Звездные крылья
Шрифт:
Шла пьеса, хорошо известная во всех уголках Советского Союза. История проходила перед глазами зрителей. Суровые моряки Черноморского флота топили собственные корабли, выполняя приказ партии не отдавать эскадру врагу. Спектакль захватывал, заставлял забывать все окружающее. Существовали только чувства, суровые и трагические чувства моряков.
Соколова и Полоз выходили в антрактах в фойе, гуляли по длинным коридорам и разговаривали мало, углубленные в свои мысли. Занятые работой, они редко могли себе позволить такое развлечение, как театр. Поэтому каждая поездка в город становилась чем-то значительным, обостряла мысли, заставляла внимательнее относиться к себе и к друзьям.
Началась последняя картина, самая выразительная во всем спектакле: моряки моют свой корабль, чтобы чистым отдать его морю. Эта молчаливая сцена глубоко волновала зрителей. Полоз сидел неподвижно и вдруг почувствовал, как тонкая пелена застилает ему глаза.
Но вот исчезли линкоры, и черный силуэт последнего эсминца поглотили сверкающие солнечные зайчики на поверхности воды.
Полоз вздохнул и поглядел на Соколову. В зале прозвучали последние слова команды. Моряки двинулись в далекий путь, неся возле сердца флаги своих боевых кораблей; занавес медленно опустился.
В зале вспыхнул свет. Полоз, поддерживая Соколову под руку, прошел с ней к вешалке. Машина ждала у подъезда театра. Через пять минут их поглотила темнота ночи.
Некоторое время Соколова и Полоз молчали. Образы драмы все еще жили в воображении. Трагическое мужество моряков вызывало глубокое волнение.
— Я думаю, — нарушила тишину Соколова, — очень страшно уничтожать машины. Это напоминает убийство беззащитного доверчивого существа. Нужно обладать неимоверной силой воли и чувством долга, чтобы решиться на это. Я так хорошо понимала колебания Гайдая, будто была на его месте.
Полоз промолчал, но про себя отметил, что мысли его полностью совпадают с тем, что сказала Соколова. Беседа продолжалась, и между собеседниками неожиданно установилось взаимное понимание. Казалось, и не нужно заканчивать мысль, чтобы тебя целиком поняли.
Машина въехала на пригорок. Вдали замелькали огни строительства, и разговор оборвался. Огни приближались. Они пролетали мимо яркими вспышками, порой сплетались в причудливые созвездия. Автомобиль, круто свернув и подняв тучу сухого снега, остановился.
Инженер вышел, глубоко вдохнул морозный воздух и посмотрел на небо. Звезды зеленые, яркие горели совсем близко. Они казались одинаковыми, только красноватый Марс резко выделялся среди них.
Машина отъехала. Соколова стояла рядом с Полозом. Идти домой не хотелось. Однако мороз, звонкий и злой, покалывал кожу острыми иголками, от ветра захватывало дыхание.
Они подымались по лестнице. Шли спокойно, не торопясь. На площадке второго этажа, возле квартиры Полоза, остановились. Постояли немного молча, не зная, прощаться или нет.
— Зайдем ко мне, — неожиданно для самого себя сказал Полоз.
Сказал и сам испугался своей смелости. Наверное, Соколова сейчас рассердится, пойдет к себе, и он сегодня ничего не сможет ей сказать.
Но Соколова не рассердилась. Она взглянула на своего спутника и сделала шаг к двери.
Полоз проводил гостью в свой кабинет — комнату с более чем скромной меблировкой. Инженер не знал, что говорить, как держать себя с гостьей.
Он стоял у стола и следил за каждым шагом, каждым движением Соколовой.
— Ну, что ж это мы замолчали? — неожиданно спросила она, подходя к Полозу.
Полоз взглянул ей в лицо и почувствовал, как внутри у него все похолодело. Такой красивой он еще ее никогда не видел. Желание обнять ее, поцеловать нежно и сильно овладело им.
Он покраснел, потому что в глазах Соколовой прочитал, что она понимает его мысли. Что теперь она подумает о нем? А как исправить дело — Полоз не знал. Понимал, что просить о свидании по меньшей мере смешно, но даже слова о прощении не приходили ему на ум.
— Я пойду домой, — сказала Соколова, и Полоз понял, что бесполезно просить ее остаться. Он молча помог ей надеть пальто.
Вера Михайловна отворила дверь и остановилась на пороге. Оглянулась, посмотрела на Полоза и не смогла сдержать улыбку — лицо инженера было мрачным, растерянным.
— Спокойной ночи, — сказала она, и дверь за ней захлопнулась.
Полоз постоял у порога, вслушиваясь в ее шаги. На третьем этаже хлопнула дверь. Все стихло.
Полоз вернулся в кабинет. Во всем виноват только он один и больше никто. Полоз шагал по комнате, ходил, чтобы хоть как-нибудь отвлечься, забыться. Остановился у стола, где недавно стояла Соколова. Прислушался на миг и вздрогнул: наверху, на третьем этаже, в квартире Соколовой отчетливо слышались размеренные шаги. Он бросился к телефону, хотел позвонить, но не решился.
Наверху ходили взад и вперед, медленно, спокойно, ритмично.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Непослушные шуршащие листы ватмана сами сворачивались в трубки. Чтобы получше рассмотреть проект нового самолета Марины Токовой, пришлось на углы листов положить тяжелые книги. Крайнев просматривал лист за листом, иногда останавливаясь на какой-нибудь особенно интересной детали. Уже несколько листков в большом блокноте были исписаны замечаниями. В кабинете стояла тишина, изредка нарушаемая шуршанием бумаги.
Юрий работал быстро и сосредоточенно — до начала заседания ученого совета института оставалось около часа. Все члены совета уже успели ознакомиться с проектом. Крайнев — председатель совета — просматривал его последним.
Перед ним лежал лист, где самолет был начерчен в собранном виде. Стройная и грациозная машина вырисовывалась на бумаге.
Крайнев еще раз прочел объяснительную записку. Все было просто и понятно. Он отодвинул в сторону книги, прижимавшие листы, и чертежи сами свернулись в тугой рулон.