Звездные крылья
Шрифт:
На улице стояла оттепель. Мокрый черный асфальт блестел. Марина глубоко вдохнула влажный воздух. Скоро весна…
Она пошла по тротуару и вдруг в удивлении остановилась: все окна института были освещены. За ними двигались бесшумные и легкие тени. За тенями угадывались люди, бумаги, инструменты.
Марина оторопела. Почему все работают в столь поздний час? А может быть, она ошибается? Ступила несколько шагов и опять остановилась. Любопытство ее росло с каждой минутой. Надо же, наконец, узнать, в чем тут дело. И Марина вернулась в институт. Старушка-гардеробщица,
— Войдите, — приглушенно донеслось из-за массивной двери.
Марина вошла.
Матяш сидел за столом и быстро поднялся, увидев, кто пришел. Небрежным движением он бросил на стол большую книгу.
Марина уловила это движение. Под книгой лежал лист бумаги, на котором Матяш что-то вычислял или чертил. Из-под книги виднелись только обрывки линий и цифры.
Ее лицо вспыхнуло. Шея и уши покраснели. Минуту она молчала, не зная, с чего начать.
Матяш вопросительно смотрел на нее.
Марина спросила, Не собирается ли Матяш домой, и сразу же мысленно выругала себя за нелепый вопрос.
Матяш не собирался домой. Ему очень жаль, что он не может проводить товарища Токову, но к завтрашнему дню еще очень много дела…
Марина смутилась, не нашла больше никаких слов, извинилась и вышла.
Матяш не задерживал ее. У девушки хватило духу зайти еще к другому инженеру, но и там повторилась та же сцена. Марину принимали вежливо, но недоверчиво и холодно. Она явно мешала работать. У всех много дела, только одна Марина Токова разрешает себе в столь горячее время такую роскошь, как прогулки.
Девушке стало страшно. Она испытывала физически ощутимое чувство страха. Она осталась одна. Вокруг нее как будто много товарищей, но на самом деле она, оказывается, совсем одинока. А ведь Марина не привыкла стоять в стороне от большой работы. Всю жизнь, сколько себя помнит, она всегда была в самом центре происходящего. А теперь, совершенно неожиданно для себя, но по собственной вине, она очутилась вне работы.
Товарищи работают над проектом скоростного бомбардировщика, и только Марина не сможет сказать, что в этой машине будет частица и ее труда.
Она вернулась к себе и долго ходила из угла в угол.
Прошло добрых полчаса в молчании и тишине. Одно ей стало совершенно ясно: оставаться вне работы, вне коллектива она больше не может. Значит, надо быть мужественной, пойти к Крайневу, честно признать свою ошибку и попросить работы.
Нет, не пойдет она к Крайневу. Ведь она выгнала его… Ей ли идти к нему теперь с такой просьбой?
И снова начала Марина мерять шагами свой кабинет. Снова, сменяя одна другую, заметались в голове мысли. И вскоре Марина поняла окончательно, что раздумывать и колебаться больше нельзя. Надо взять себя в руки и сломить свою гордость. Иного выхода нет.
И Марина решилась. Еще не очень хорошо представляя себе, что она скажет Адаму Александровичу,
Директор встретил девушку так, будто ждал ее, будто и не сомневался, что она придет в этот поздний час. После нескольких малозначащих фраз Валенс сказал:
— Вы, конечно, за материалами? Юрий давно уже оставил их у меня. Вот, возьмите, — он протянул Марине толстую папку с надписью, сделанной рукой Крайнева, — «Инженеру Токовой». — Кажется, он оставил для вас ваше любимое — детали хвостового оперения крейсера.
Марина снова залилась краской. Валенс ничего не замечал. Он смотрел куда-то в сторону, мимо нее. Через минуту она вышла из кабинета директора, крепко сжимая в руке толстую папку. Она шла по коридору, и мозг ее сверлила и жгла одна только мысль: «Они знали. И Крайнев, и Валенс знали, что я приду…»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Бабат приехал на строительство и по телефону вызвал на вокзал заводскую машину. Вокзал находился довольно далеко, и машина пришла только через час. Все это время инженер ходил по высоким залам вокзала, иногда выходя на привокзальную площадь. Задержка машины его не удивляла. Больше того — даже радовала, ибо это означало, что его здесь не ждут. Тем лучше.
С интересом смотрел Бабат сквозь стекло машины, как огромное строительство вырастает на горизонте. Большие события, очень важные для него, должны были решиться здесь.
На пятом участке в этот час, как обычно, начался обеденный перерыв. Постепенно затих шум в тепляке. Рабочие выходили обедать. Трое молодых Котиков во главе с отцом прошли в столовую, но отдыхать в тепляк не вернулись.
С того дня, как старый Котик запретил сыновьям даже думать об авиашколе, борьба в семье не прекращалась. Ни Василь, ни Микола, ни Петро не теряли надежды на то, что отца все же удастся уговорить. Однако никто из них не мог придумать, как опять заговорить со стариком об этом деле.
Парни перебрали десятки вариантов, но все они были отброшены один за другим. Главным препятствием служил дух противоречия, живший в старом Котике. Если сыновья что-нибудь предлагали первые, он уже не мог просто так взять и согласиться. Он сопротивлялся даже тогда, когда в глубине души был совершенно с ними согласен.
И вот после длительных переговоров и стычек сыновья стали замечать, что отец как будто сдается. Заметить это могли только сыновья — для постороннего глаза Котик по- прежнему оставался непоколебимым.
Василь понимал, что осталось сделать последний шаг— и все будет решено. Но именно этот последний шаг больше всего и беспокоил сыновей. Вначале предполагалось вызвать на семейный совет секретаря комитета комсомола строительства Васю Ковача и просить его воздействовать на отца.
Но Петро возражал: как это так, ведь придется краснеть перед Ковачем, когда он убедится в том, какой у них несознательный отец. С Петром согласились, и проект отпал.
Но однажды после работы Василь часа на два исчез, а вернувшись в барак, таинственно сообщил братьям: