Звездные крылья
Шрифт:
Орленко сидел угнетенный, подавленный горем. Он не мог говорить, только неотступно смотрел на белую дверь.
А в большой белой палате, на кровати, застеленной мягким зеленоватым одеялом, лежала Яринка. Лицо ее изменилось, стало старше. Под глазами темнели впадины. Тонкие морщинки очертили углы рта.
Девушка лежала так тихо, что временами казалось, будто она и не дышит. Однако, губы время от времени шевелились, и тогда слышался лихорадочный шепот:
— Солнце… солнце… смотрите, солнце…
Высокая седая женщина подходила, проверяла пульс, трогала лоб, качала головой и тихо выходила.
Поздно ночью, когда никто уже ни на что не надеялся, Яринка вдруг пришла в себя. Она посмотрела вокруг, будто ища кого-то, и неожиданно сказала:
— Солнце.
Потом увидела седую женщину-врача, сестру около своей кровати и тихо сказала:
— Немедленно вызовите Ганну.
Доктор попыталась возразить.
— У меня очень болит голова. Даже вы не знаете, буду ли я жить. Позовите Ганну.
Яринка произнесла эти слова настолько спокойно и уверенно, что доктор не решилась возражать. Она повернулась и тихо вышла. Конечно, этого не следовало бы делать, но, может быть, Яринка правильно определила свое состояние… и это действительно последние минуты сознания.
До появления Ганны девушка думала только о том, как бы выдержать и не потерять сознание. Мысль эта жгла ее, и от напряжения голова болела еще сильнее.
Ганна, одетая в белый халат, подошла к кровати молча, не произнося ни одного слова, только пристально вглядываясь в дорогое лицо подруги.
— Ганна, — лихорадочно зашептала Яринка, — оно взрывается от солнца, от солнечного луча… Я сама все это видела, Ганна…
Ей показалось, что Ганна качнулась и отошла в сторону. Девушка хотела позвать ее, но почувствовала, что уже не может. Неожиданно закачался и пошел кругом потолок. Потом наступила темнота.
ГЛАВА СОРОКОВАЯ
Бабье лето плывет над садом. На пожелтевшую листву каштанов и кленов падает неясный отблеск солнечных лучей. Теплое марево застилает небо, и солнце в вышине какое-то ленивое, туманное.
Листья осыпаются. Они шуршат под малейшим дуновением ветра. От них исходит неуловимый запах тления, и запах этот не дает забыть о наступившей осени.
Юрий Крайнев шел по большому саду института стратосферы. Приятно было так идти, смотреть на каштаны и клены, ловить пальцами нити белой паутины и спокойно думать свою думу.
Дойдя до конца сада, он оглянулся. Институт поднимался над верхушками деревьев тяжелой глыбой гранита. Солнце блестело в стеклах окон, и казалось, будто золотые кроны каштанов и кленов отражаются в зеркальном стекле,
Идти в кабинет не хотелось. Юрий наклонился и поднял с земли большой лимонно-желтый листок. Узорчатое кружево прожилок казалось нарисованным. Он потянул за уголок — листок разорвался, сухо хрустнув. Крайнев поднес его к губам и уловил запах осени, уронил листок и пошел дальше. Он получил теперь право на отдых — закончена большая работа, закончен крейсер,
Крайнев шел садом. Небольшой столик и несколько кресел стояли под пышнокронным каштаном. Юрий опустился в кресло. Момент окончания большой и ответственной работы Юрий всегда переживал необычайно остро. Как приятно вспомнить тот день, когда карандаш провел на бумаге первую линию. Давно, давно это было…
Крайнев сидел в кресле, большой и широкоплечий. Морщинки появлялись в уголках его глаз, когда Юрий, смеялся. Виски поседели окончательно. Но это не было старостью. Глубокие переживания и долгие ночи раздумий посеребрили волосы инженера.
В глубине сада зашуршали листья. Кто-то приближался к месту, где сидел Крайнев. Он прислушался и недовольно поморщился. Но когда высокая, затянутая в военный костюм фигура Валенса показалась из-за деревьев, лицо его разгладилось.
Директор института молча подошел и сел в кресло рядом с Крайневым. Подлинная дружба существовала между ними. Ничто не могло сломить ее. Часто они встречались и несколько минут проводили вместе, даже не разговаривая. Это были минуты отдыха.
Они сидели молча, и Валенс прекрасно понимал чувства, владевшие Крайневым. Пожилой и опытный, он очень любил своего молодого друга и хорошо знал, что пройдет полчаса, Юрий отдохнет и снова бросится в водоворот сложной работы, в которой умел находить самые правильные пути.
Тишина нависла над садом. Она держалась на длинных нитях бабьего лета, натянутых между деревьев.
Ни Крайнев, ни Валенс не заметили, как, прорезая тишину, над садом выросло мелодичное металлическое гудение. Оно то поднималось до высоких нот, то почти замирало, но тембр его — металлический, энергичный — не менялся.
Крайнев удивленно поднял брови и посмотрел на Валенса. Опытный пилот, он по звуку мотора точно определял машину. Сейчас он не мог ничего сказать. Очевидно, какая-то новая конструкция.
— Ты не знаешь этот самолет? — сказал Валенс в ответ на вопросительный взгляд Крайнева. — Достойная машина, сейчас мы посмотрим на нее.
Самолет показался в небе. Он имел несколько необычную форму: крылья его были выгнуты дугой. Они напоминали натянутый лук, где тетивой служила задняя кромка крыла, а стрелой — весь фюзеляж. Маленький, ладный, он, казалось, не летел, а плыл по воздуху, как бы купаясь в лучах осеннего солнца.
Вел его, безусловно, не рядовой пилот. Фигуры высшего пилотажа, доступные только выдающимся мастерам, вычерчивал летчик в холодном небе.
— Это Валя, — сказал Валенс.
— Какая Валя? — удивился Юрий.
Валенс укоризненно покачал головой. Вопрос Юрия влил каплю горечи в его мысли: Крайневу не следовало бы забывать это имя.
— Валя, твой бывший шофер. Разве ты забыл ее? Она давно закончила авиашколу и недавно перешла работать к нам. Прекрасно летает.
Валя! Воспоминания вдруг волной нахлынули на Крайнева. Вот он выходит из дверей своего дома в прекрасный майский день и видит в своей машине нового шофера — светловолосую девушку. Тогда они полчаса ездили по городу, и Валя доказала ему, что с полным правом носит звание шофера первого класса. Многое вспомнил Крайнев, услыхав это имя…