Звездные крылья
Шрифт:
Это было неожиданно и неимоверно. Ведь заключенные считали, что гитлеровцы очень далеко от них, где-то возле Киева, а тут на тебе: отрывистая, похожая на воронье карканье, немецкая речь рядом, совсем близко, возле вагона.
В тишине послышались звонкие шаги кованых сапог и… снова немецкая речь! Ошибка исключалась. Любовь Викторовна отлично слышала, как двое немцев разговаривали между собой, споря о том, что там такое, в этих закрытых вагонах.
И тогда, трепеща от радости, охваченная одним желанием — вырваться из своей передвижной тюрьмы, Любовь Викторовна закричала:
— Гильфе! Гильфе!..
Разговор снаружи оборвался, затем послышалось несколько ударов по замку вагона, и через мгновение дверь была отперта. Перед вагоном стояло двое: немецкий лейтенант и солдат. Они сразу отступили, таким зловонием повеяло из вагона.
— Кто такие? Кто здесь разговаривает по-немецки? — спросил лейтенант, на всякий случай поднимая автомат.
— Мы заключенные. Заключенные жертвы советской власти, — ответила за всех Любовь Викторовна.
— Жертвы советской власти? — не сразу сообразил лейтенант. — Арестованные, что ли?
— Да, да! — кричала Любовь Викторовна.
— Очень хорошо, — сказал лейтенант.
— Нас хотели вывезти в Сибирь, на рудники, — тараторила Любовь Викторовна, соскакивая на землю. — Но благодаря молниеносному наступлению доблестных войск нашего фюрера мы свободны…
Берг говорила без запинки. Остальные арестованные молчали. Встреча с немцами явно испугала их. Они ненавидели фашистов, и ненависть эта невольно переходила и на Любовь Викторовну, которая безошибочно ее учуяла. Но теперь это ее совершенно не интересовало. Ей было абсолютно безразлично, какая судьба постигнет ее случайных спутниц, она думала исключительно о себе одной.
— Я должна немедленно связаться с представителем гестапо, — твердо и уверенно сказала она, и этот тон сразу повлиял на лейтенанта.
— Кто еще хочет связаться с представителем гестапо? — ломаным русским языком спросил он.
Никто не сказал ни слова.
— Отлично, — заметил лейтенант. — Можете убираться на все четыре стороны, вы мне не нужны. А вас, — обратился он к Берг, — я попрошу следовать за мной…
Четыре дня спустя Любовь Викторовна Берг очутилась в Киеве. Плечи ее туго облегала новенькая форма войск СС. Правда, никаких знаков отличия, указывающих на новое звание Любови Викторовны, не было ни на воротнике, ни на погонах, но фрау Берг осталась к этому равнодушна. Она не сомневалась, что для такого надежного и проверенного агента, как она, фашисты, безусловно, не поскупятся на звание.
По приказу своего шефа Любовь Викторовна немедленно выехала на завод, где она прежде работала и где произошло «это несчастье». Огромные коробки цехов были теперь пусты и безлюдны. Там, где некогда тихо шумели, обрабатывая блестящий крепкий металл, станки, зияли дыры в бетонированном полу и торчали болты креплений. Зеленая повилика уже успела подняться на стены цехов. Тоскливая тишина стояла над корпусами. Любови Викторовне на миг стало не по себе… Да, нужно обладать нечеловеческой силой, чтобы за такой короткий срок поставить весь завод на колеса. Об этой-то силе и думала Берг, и радости эта мысль ей не принесла.
Впрочем, долго раздумывать не пришлось. Дорога ее уже определилась точно: заодно с Гитлером — победа или могила… Иного выхода не было.
Вернувшись в Киев, Любовь Викторовна доложила обо всем увиденном своему шефу. Тот выслушал ее и гадко выругался.
— Так всегда! — негодовал шеф. — Вагоны с арестованными они оставляют, а предприятия вывозят!.. Ни одного завода мы еще толком не захватили… Какое-то проклятье! Но ничего! Мы свое возьмем! А вот что делать сейчас? Ума не приложу! Всему миру должно быть известно, что работает не только Киевский институт стратосферы, но и завод. Да, да! Работает на нас, на империю, черт побери!
— А разве институт работает? — недоумевающе спросила Берг.
— Идиотка! — гаркнул шеф. — Он работает так же, как ваш завод… Но он должен работать и будет работать, иначе нам с вами цена ломаный грош. Ясно?
— Ясно, — ответила Любовь Викторовна, хотя ей было совсем не ясно, как может начать работу завод, если в цехах нет ни одного станка. Но она поняла, что вопросы неуместны, и промолчала.
— Завтра в двенадцать приходите сюда, — приказал ей шеф. — Я познакомлю вас с человеком, для которого вы будете работать. Лучше всего, конечно, было бы забросить вас за линию фронта, но…
Он мельком взглянул на Любовь Викторовну, увидел, как сразу побледнело ее лицо, и пренебрежительно усмехнулся.
— Что, не хочется встречаться со старыми знакомыми? Правильно, вас там слишком хорошо знают, хотя в той сумятице, которая царит в тылу наших противников, вас все равно не поймали бы. Но рисковать вами мы сейчас не будем, для вас найдется более важная работа. Итак, до завтра. Будем начинать ваши новые знакомства.
— Могу я спросить с кем?
— Завтра узнаете, — отрезал шеф. — Все. Можете идти. Проклятье! — выругался он уже без всякой видимой причины.
Любовь Викторовна вышла из гестапо, чувствуя себя разбитой. Упоминание о переходе через линию фронта было настолько страшным, что она до сих пор не могла унять дрожи в коленях. О такой перспективе и подумать нельзя было без содрогания.
Медленно шла она по Владимирской улице, оглядываясь на встречных и поражаясь смене, произошедшей здесь за короткое время. Попадавшиеся ей навстречу люди, хмурые, сосредоточенные, шли торопливо, стараясь поскорее скрыться в подъездах. За разбитыми витринами магазинов виднелась удручающая пустота.
Улицей Ленина Любовь Викторовна спустилась на Крещатик и долго стояла, уставясь на развалины. Удивительно! Как можно было так быстро превратить высокие дома в горы рваного бетона и битого кирпича!
Пробираясь через обвалы, она вышла на Бессарабку я остановилась, увидя прямо перед собой небольшую группу людей. На балконе второго этажа стояла полная краснолицая женщина: она рвала и бросала на улицу облигации советских займов, а несколько фотографов, стоящих на тротуаре, увековечивали это историческое событие.