Звездные крылья
Шрифт:
С минуту она глядела не отрываясь: да, там, на западе, идет бой… война приближается к заводу…
Марина услышала знакомый рев моторов и посмотрела вверх. Высоко в небе, прямо над ней, шли нагруженные бомбами крейсеры Юрия Крайнева. Девятка за девяткой, они проплывали в вышине и скрывались за горизонтом. В полете чувствовалась непреодолимая мощная сила.
Марина нехотя оторвала взгляд от могучих самолетов. Как хотелось ей быть на одном из них, вместе с советскими летчиками громить врага.
Внезапно раздался тяжелый грохот за холмом… Земля содрогалась под тяжелым железом. И Марина, оглянувшись,' чуть не вскрикнула от неожиданности: к могиле подходило несколько танков.
Они шли от завода, и было ясно, что это танки наши, советские. Тяжёлые машины подошли к могиле и остановились в небольшом отдалении одна от другой. Люки открылись. Танкисты соскочили на землю. Сергей Кораль взбежал на могилу. Он теперь командовал танковым батальоном, капитан Король. Его помощником по технической части стал старый друг Владимир Орленко. В мирное время они были неразлучны и на войне пожелали быть вместе.
Вот и теперь Орленко, ни на шаг не отставая от Короля, поднялся на курган, и вдруг оба они увидели Марину.
— Что вы здесь делаете? — ужаснулся Король. — Вам уже давно следовало быть далеко в тылу.
— Скоро буду, — равнодушно ответила Марина. — Через несколько минут мы вывезем с завода последние чертежи.
Я уже ухожу.
— Никак не ожидал вас здесь встретить! — воскликнул Орленко.
— А я очень рада с вами повидаться, — ответила девушка.
Все трое понимали, что говорят не так, как могли говорить давние друзья, но другие слова не шли на ум, все мысли были заняты грозой на недалеком горизонте.
— Мне пора, — сказала Марина после короткой паузы. — Надеюсь скоро увидеться с вами. Желаю вам больших успехов.
— Вы поедете на машине? — спросил Король.
— Да.
— Только не езжайте на Константинову, — горячо вырвалось у Орленко.
Марина поняла.
— Прощайте, друзья, — тихо сказала она и пошла вниз.
Они долго смотрели ей вслед, пока ее фигура не скрылась за заводскими строениями.
— Хоть бы удалось им удачно добраться, — тревожно сказал Король, глядя, как зарево все разрастается, постепенно охватывая весь горизонт.
Из-за далекой линии леса вынырнули. самолеты. Освободившись от груза, они летели легко и свободно. Это крейсеры Юрия Крайнева возвращались на свои базы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В товарных заколоченных снаружи вагонах было невыносимо душно днем, когда беспощадно палило солнце, и холодно ночью. Любовь Викторовна Берг лежала на нарах, сбитых из неструганых сосновых досок, и в щель, которая осталась на том месте, где прежде было оконце, старалась хоть что-нибудь увидеть, хотя бы определить, куда идет эшелон. Но в эту ничтожную щель ничего нельзя было толком рассмотреть. Мимо проплывали какие-то части строений, ветви деревьев, встречные поезда. К тому же и повернуться можно было с трудом: вагон был до отказа набит женщинами.
Все произошло настолько неожиданно и быстро, что Любовь Викторовна даже опомниться не успела. Подлинную суть событий она осознала позднее, уже в дороге.
В тюремную камеру, где она находилась, ожидая отправки в северные лагеря, весть о войне проникла очень скоро, и все арестованные страшно волновались, делая на этот счет сотни самых разнообразных предположений — одни восприняли это сообщение с радостью и надеждой на скорое освобождение, другие с отчаянием и безнадежностью.
В конце июля — приблизительно через месяц после начала войны, арестованных вывели из камер, выстроили на тюремном дворе и под усиленной охраной привели на грузовую станцию, где посадили в вагоны и заперли за ними тяжелые двери.
Арестованные, которые верили в свое досрочное освобождение— и те потеряли надежду. Никто уже не сомневался, что всех их вывозят из Киева на крайний север и что мысль о свободе придется отложить надолго.
Первые дни войны Любовь Викторовна провела в каком- то безрассудном ожидании чего-то случайного, сверхъестественного, что должно было положить конец черному невезению, которое началось с того памятного трагического провала на заводе. Страшно было восстановить в памяти каждый прошедший час, ведь Любовь Викторовна была готова к смертному приговору. Но ее приговорили не к расстрелу, а к двадцати годам заключения, и приговор этот показался ей величайшей милостью. У нее было такое ощущение, будто она вновь родилась на белый свет, будто не все в ее жизни потеряно, будто возможна еще перемена к лучшему.
Одним словом, начало войны она восприняла так, словно фашисты напали на Советский Союз только для того, чтобы освободить из заключения ее, Любовь Викторовну Берг. Отнюдь не набожная, она неистово, как фанатик, молилась богу, в которого, раньше не верила, чтобы ничто не помешало гитлеровцам захватить Киев, разрушить тюрьму, выпустить ее, Берг, на волю.
И вот надежды рухнули. Медленно отдалялся от Киева их эшелон, все меньше оставалось надежд на спасение.
Женщинам казалось, будто они едут уже бог знает сколько времени и заехали, вероятно, на самый крайний север, а в действительности поезд с заключенными находился совсем недалеко от Киева: приходилось пропускать вперед эшелоны с эвакуированными заводами и учреждениями. Все устремилось на восток, у всех была одна мысль — как можно скорее попасть на новые места и начать работать на оборону.
Но в наглухо заколоченном вагоне обо всем этом знали очень скудно, и неимоверные, порой фантастические слухи воспринимались здесь как действительность.
Не доезжая до станции Гребенка, эшелон с заключенными остановился надолго. Мимо него мчались скорые поезда, все перепуталось в лихорадочной горячке отступления, никого не интересовал тюремный эшелон. Его отвели на запасной путь в поле, подальше от станции, там и стоял он, никому не нужный и позабытый. Ночью вокруг него падали бомбы. Ничего более страшного не переживала за всю свою жизнь Любовь Викторовна. Чувство полнейшего бессилия, сознание близкой смерти доводили до истерики, до исступления.
Потом вдруг, будто по команде, окончилась бомбежка. На далекой железнодорожной колее стало очень тихо. Только на нарах, охватив руками головы, как бы защищаясь от осколков бомб, все еще всхлипывали женщины.
А тишина наступила удивительная: ни шороха вокруг, ни звука. Словно вымерло все кругом.
Наутро, когда жаркое солнце коснулось первыми лучами стоящих в поле вагонов, раздались короткие автоматные очереди. Где-то обрывисто, словно вздыхая, ударили пушки, и снова все затихло. Наконец, в запертые двери вагона громко постучали прикладом автомата, и Любовь Викторовна, еще не веря себе, еще боясь ошибиться, услышала снаружи немецкую речь.