Звездные крылья
Шрифт:
— Да, я инженер Токова, — изумленно ответила Марина.
— Не удивляйтесь, — сказал Росовский. — Нам, летчикам, наверху еще и не такое известно… Скажите, вы только инженер, или вас научили и самолет водить?
Марина поняла мысль Росовского.
— Да, — сказала девушка, — я умею водить самолет. Но это ничего не значит, ибо полетите вы и повезете вашего товарища и мои чертежи.
— Вот и прекрасно, — сказал Росовский и впервые за все время разговора улыбнулся, словно своим ответом Марина сняла с его души огромную тяжесть. — Значит, мы сейчас сядете в машину и полетите прямо на восток с товарищем Котиком в кабине и чертежами. А мы уж как-нибудь пешком доберемся.
— Этого не будет, — резко ответила Марина.
— Это будет именно так, — сказал Росовский. — Раздумывать нечего. Подумайте о простой вещи — идти надо далеко, за несколько десятков километров, которые придется преодолевать с боями. Вы станете обузой для своих товарищей. Они будут идти все медленнее, так как бросить вас им не позволит совесть, и очень может быть, что из-за вас все погибнет… Так что садитесь в самолет, и говорить больше не о чем. Правильно ли я говорю, товарищи?
Он посмотрел на танкистов, и те согласились с ним.
Так получилось, что Марина села в самолет, сделала круг над группкой людей, затерявшихся в необозримой степи, махнула на прощанье рукой и полетела прямо на восток. Она подымалась все выше, потом оглянулась. Оставшаяся группка казалась теперь только точечкой в необозримой степи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Под вечер к месту бомбежки уже бежали дети. Им давненько не терпелось поглядеть, что там такое происходит, но страшно было высунуть нос из укрытий, пока поблизости гремела канонада. К тому же село лежало, пожалуй, на расстоянии километра от дороги и преодолеть этот участок сплошного безлюдья и мертвой тишины казалось невозможным.
Но понемногу все успокоилось. Сидеть в погребах надоело, и дети, словно стайка воробьев, выпорхнули на волю, стремясь как можно скорее добраться до дороги, где, безусловно, ожидает очень много интересного. Матери покричали им вслед и махнули рукой: не сидеть же вечно в темных сырых погребах, когда всюду уже спокойно и не слышно ни одного выстрела…
Ребятишки мчались к дороге, и воображение рисовало им много необычайного и увлекательного… Для них война пока что была лишь интересной игрой, они еще не почувствовали всего ее ужаса.
Добежав до кювета, остановились разочарованные. Ничего не изменилось здесь за последние дни. Только одинокая полуразбитая машина виднелась неподалеку да несколько воронок от разрывов бомб искалечили грейдерное полотно.
Осторожно, словно именно здесь подстерегала их опасность, приблизились дети к машине и вдруг остановились как вкопанные. Вокруг стояла глубокая тишина, и понемногу они осмелели, подошли еще ближе, попробовали даже коснуться твердых холодных шин разбитого грузовика.
Увидя в кабине мертвых людей, они отпрянули назад, бросились бежать и долго смотрели издалека то на шофера, который как бы заснул, склонившись над рулем, То на откинутое лицо женщины, то на треснутое стекло и пробитую во многих местах осколками бомбы кабину.
Но любопытство взяло верх, и дети снова приблизились. Они уже без страха залезли в кузов, увидели там чемодан, вытащили его и попробовали открыть. Чемодан был заперт. Тогда они бросили его на землю, и блестящие никелированные замки отлетели. Из чемодана вывалились женские платья, белье. Дети уже хотели взяться за разборку этих неожиданных трофеев, как вдруг один из мальчиков лет семи закричал не своим голосом:
— Ой, боюсь!.. Ма-ам…
Еще не понимая, в чем дело, дети отскочили от чемодана так, словно из него неожиданно выползла ядовитая змея.
— Что такое? — бросились они к мальчику.
— О-она… — едва шевеля от страха языком, пролепетал он и показал пальцем на женщину.
Глаза всех как по команде устремились туда, куда указывал пухленький, не очень чистый пальчик — к кабине. И правда, там что-то изменилось за то время, пока дети возились с чемоданом. Так же неподвижно, опершись грудью на баранку, сидел шофер, а вот лица женщины теперь не было видно. Раньше голова ее была откинута на спинку сидения, а теперь, словно в изнеможении, склонена к коленям, будто женщина плакала, низко опустив голову.
— Она жива! — воскликнул один из детей.
— Неправда, она мертвая, — авторитетно заявил другой.
— Сейчас узнаем, — старшая девочка вышла вперед. — Только зеркальце надо найти. Я читала…
— Где ж ты его найдешь?
— А вон, на машине…
Небольшое круглое и, к удивлению детей, совсем целое зеркальце виднелось с левой стороны от неподвижно сидящего шофера. Один из мальчиков быстро отвинтил его, подбежал с другой стороны к раненой и остановился: в зеркальце уже не было нужды: тихий стон вырвался из груди женщины.
— Жива!..
Перепуганные дети бросились врассыпную, будто натворили кто знает какой беды. Они бежали в село так, словно кто-то за ними гнался. И вскоре дорога опустела и стала такой же безлюдной.
Ваня Коваленко — он был старший и, вероятно, самый смелый из компании мальчишек — вместе с маленькой сестренкой первыми прибежали в свою хату, стоявшую на краю села. Дома могла быть только мама. Отца с первого дня войны забрали в армию, а бабушка недавно пошла к родным в соседнее село.
— Мама! — воскликнул Ваня, едва приотворив дверь. — Там на дороге машина.
— А в ней женщина стонет, — звонким голоском возбужденно добавила восьмилетняя Оленка.
Оксана Коваленко, молодая еще женщина, смотрела на детей, ничего не понимая. Месяцы войны уже оставили на ее красивом лице глубокие следы. Столько горя и муки было в ее больших глазах, что муки этой, пожалуй, хватило бы на десятерых.
— Какая женщина? — спросила она с недоумением.
— В машине, на дороге, — волнуясь, объясняла Оленка.