Звёздные войны. Последствия. Конец Империи
Шрифт:
А Слоун? Что она там делала?
Джее едва заметно пожимает плечами:
Понятия не имею. Непохоже, чтобы ей там особо нравилось, но и пленницей она тоже не была. И... я ее едва узнала.
Почему?
На ней не было формы, никакого имперского снаряжения или знаков различия. Она ничем не отличалась от обычного жителя песков или мусорщика. Она разговаривала с каким-то мужчиной — вероятно, тоже мусорщиком. Больше я ничего не видела. Меня уволокли в камеру.
Норра заканчивает жевать последний орех кукулы, глядя в пустоту.
Мы можем вернуться домой. Или отправиться
Если у тебя нет планов открыть на Джакку лавку по торговле песком, то, пожалуй, это все варианты, что у нас есть.
Самое разумное — это вернуться домой.
Да.
Хотя мы не всегда поступаем разумно.
На самом деле крайне редко.
А ты? — вздыхает Норра. — Что думаешь?
Норра, я охотница за головами. Я что ануба, почуявшая след. Не люблю останавливаться, пока добыча не окажется у меня в зубах. Но главная здесь не я, а ты. Это ты нас сюда притащила, так что тебе и решать.
Мне нужна Слоун.
Тогда давай искать Слоун.
Норра встает и протягивает руку. Джее пожимает ее, и обе обнимаются, отчего Норра вдруг чувствует себя намного лучше. Внезапно рядом оказывается Костик, просунув между подругами зубастый череп, и его металлические руки медленно охватывают обеих, неуклюже похлопывая по спинам.
Привет. Мне тоже нравятся ваши объятия. Объятия объятия, объятия. Объятия — это насилие, порожденное любовью.
Где ты вообще его нашла? — спрашивает Джее у Норры.
Это не я его нашла, а он меня.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Джом Барелл тонет. Не в силах глотнуть воздуха, он сражается с морем, неумолимо затягивающим его в бездну. Легкие пылают, ногу обвивают то ли морские лианы, то ли угорь. Ему не за что ухватиться, он машет руками, словно умирающая птица своими сломанными крыльями, — она не может взлететь, не может избежать неминуемого. Соленая вода заполняет его ноздри и пустую глазницу, второй глаз вылезает из орбиты, как готовая вылететь из бутылки пробка...
— Проснись!
Судорожно вздохнув, он садится. Белье и простыни пропитаны кислым потом. Но дышать он все еще не может. Схватившись за лицо, он обнаруживает на нем мокрую тряпку, которую отшвыривает в сторону, как мерзкого паразита.
Возле кровати кто-то стоит. Злобно ворча, Джом выбрасывает вперед кулак...
Но незваный гость ловко уворачивается, шагнув в сторону.
Джом яростно смотрит полусонным глазом на при- Щельца, чей облик ему хорошо знаком: длинная худая тень, кожа цвета сакаивого дерева, острые черты.
Синджир? — рычит Джом. — Весьма любезно с твоей стороны, что решил навестить меня и... — Он поднимает лоскут, с углов которого стекает вода. — И кинуть мне на рожу мокрую тряпку, пока я спал.
Небольшая пытка, чтобы ты проснулся, — отвечает бывший имперец.
Мог бы сперва попробовать сказать: «Эй, проснись Джом!» Или просто толкнуть, а может, слегка пощекотать. — Голос звучит хрипло, будто легкие забиты шуршащим гравием.
Я вовсе не сразу перешел к имитации утопления, старый ты бородатый козел. Вас, вояк, даже из пушки не разбудишь. Я пытался и разговаривать с тобой, и бережно тормошить, но, как оказалось, ты спишь как убитый. Я орал, но без толку. Пинал твою кровать, но... тоже впустую. Только когда я понял, что все способы
Джом спускает ноги с кровати и нашаривает повязку, которую надевает на голову поверх пустой глазницы. Ему предлагали варианты получше — искусственный глаз или даже какую-то разновидность глазного импланта, — но он послал всех подальше. Старая добрая повязка вполне его устраивает.
Чего тебе нужно, Рат-Велус?
Боги, ну и воняет же от тебя! Ты что, пьянствовал, негодник?
И продолжу пьянствовать, как только ты оставишь меня в покое.
Джому пришлось нелегко.
«Впрочем, не без твоей помощи», — напоминает Син- джиру его внутренний голос.
После Кашиика он не находил себе места. Публично он получил медаль, но по факту оставил прежнюю жизнь спецназовца. Его обвинили в превышении полномочии л нарУшении субординации, и теперь он не знал, возьмут ли его обратно...
Но он никогда об этом не спрашивал.
В нем просто... ничего не осталось от прежнего Джома. Похоже, вообще ничего — точно в опрокинутой чашке, из которой вылилось все содержимое.
К Джее это не имело — и не имеет — ни малейшего отношения, о чем он напоминает себе ежедневно, еженощно, ежечасно и ежесекундно. Он нисколько ее не любит, не скучает по ней и не чувствует себя потерянным без нее — иначе он выглядел бы полным дураком с горящими глазами и пустотой в башке.
Ладно, может, он все-таки по ней скушает...
А еще он скучает по работе. Настоящей работе. Его выперли из спецназа благодаря Кашиику, где он нарушил устав, приняв участие в несанкционированных — фактически незаконных — военных действиях. Естественно, эти военные действия завершились успехом, принеся Новой Республике победу, когда та крайне в ней нуждалась. И это означает, что его отставку можно считать почетной.
Тем не менее он не на службе.
И потому он плывет по течению, берясь за любую работу. Не так давно его прибило к берегам Сената, где он работает телохранителем во внештатной охране, которую Республика привлекает для обеспечения своих политиков дополнительной защитой. Между прочим, первым, за что они проголосовали после Дня освобождения, стала именно дополнительная охрана для них самих — что, вероятно, было вполне разумно, но для Джома попахивало чрезмерным вниманием к собственным персонам. Его назначают в охрану любому сенатору, который потребует защиты. Работа наитупейшая — он с удовольствием вернулся бы в родной спецназ, прыгая с орбиты в атмосферу вместе с прикрывающими его спину товарищами.
Он опасается, что это все в прошлом.
Теперь он работает на Сенат, когда тому требуются его услуги. Остальное время он спит, пьянствует и — иногда — принимает душ.
А я-то думал, это у меня проблемы, — говорит Син- джир. — По крайней мере, когда я просыпаюсь, от меня не воняет так, будто я три дня мариновался в собственном поту. Ты только оцени всю глубину иронии: в данный момент я трезв как стеклышко, зато ты накачан под завязку
Убирайся туда, откуда явился.
В Империю? Пожалуй, скоро предложения о подобной работе перестанут поступать. Собственно, потому я и здесь.