Звездный демон
Шрифт:
Друзья шли почти наравне – то один опережал, то другой; однако Менес был более упорен и молчаливо-отважен. Встречая препятствие, казавшееся на первый взгляд слишком высоким, он с упрямством охотничьего пса кидался на него снова и снова, пока не брал.
Киа, как и других девочек-жриц, Менес видел каждый день, но это было все равно что не видеть их. Они не разговаривали. И только иногда, встречаясь взглядом с дочерью своего учителя-простолюдина, Менес чувствовал, как быстрее бьется сердце. Мальчик злился на себя за такое. Что в этой девчонке было особенного? И разве он не был
Через полгода после того, как Менес попал во дворец, должен был состояться ежегодный выход бога*, во время которого, конечно, его полагалось сопровождать обученным жрецам. Менес в первый раз принимал участие в такой церемонии, и был сам не свой от восторга и гордости. А еще он боялся. Вдруг он что-нибудь сделает не так?
А вдруг – еще ужаснее - он недостаточно хорош для того, чтобы сопровождать великого бога, и для участия в церемонии выберут кого-нибудь другого? Ведь жрецов у Ра больше двух десятков…
Но опасения Менеса не оправдались, а горячие ожидания сбылись. Его взяли. Вместе с ним взяли и Неру. Что до девочек, то их мальчики-жрецы сторонились, и о том, кого из жриц выберут в свиту Ра, не знали – они объединялись только во время Служения, и не своею волей, а волей Ра.
Уже когда все были готовы для выхода, Менес узнал, что Киа взяли тоже. От этого известия он ощутил что-то вроде стыда и злости. Он почему-то не мог быть равнодушным к этой девочке, как к ее товаркам, хотя про себя давно решил, что Киа не подходит ему в друзья.
Но вот наконец маленьких жрецов построили в общем зале. Сначала мальчиков, а потом к ним вывели и группу девочек. Все нарядные, накрашенные, в браслетах, кольцах и ожерельях – Менес уже и забыл, что бывают люди, которые одеваются в простые платья, а то и вовсе в рванину…
Но вот двери в конце зала распахнулись, и все забыли обо всем. Легкие размеренные шаги юного бога, блеск его золотых сандалий и крупные радужные переливы широкого драгоценного воротника, отягощавшего тонкую шею и плечи – в этом сейчас сосредоточилась жизнь каждого маленького слуги. На Ра была золотая маска, человеческое лицо в обрамлении головного платка: чужое лицо. То лицо, которое так любил каждый ребенок-жрец, не показывалось непосвященным…
Дети опустились на колени при приближении повелителя. Ра плавно прошествовал через проход, который слуги образовали для него, как будто не видя этого жеста преданности; и только Менес и ближайшие к нему мальчики увидели, как рука господина с пальцами, унизанными золотыми наперстками, коснулась щеки сына начальника стражи. Менес едва не позабыл, зачем он здесь.
Счастливый настолько, насколько может быть счастлив восьмилетний мальчик, он раскраснелся, глаза засверкали; Менес закусил губу, удерживая губы от улыбки. Улыбка так и норовила расползтись до ушей.
Бог любил его! Он выделил его из всей своей свиты! Мог ли кто-нибудь на свете быть счастливее Менеса?
Но он совладал с собою. И когда избранные шестеро детей встали и пристроились к своему повелителю сзади и по бокам, Менес был уже серьезен и важен. Он не осрамит великого бога. Он скорее умрет!
Он уже не смотрел по сторонам – а только перед собой, краем глаза следя за движениями повелителя. Менес привык так ходить, хотя и ни разу не делал этого при большом собрании.
Он знал, как пройдет церемония - вначале бог выйдет из дворца и воссядет на трон, дав своему народу лицезреть себя. Менес знал, что сегодня это позволено и черни. Простолюдины соберутся на площади перед дворцом, чтобы воздать хвалу Ра. Потом великий бог проследует к ладье и совершит на ней прогулку по реке, чтобы озарить своим сиянием все свои владения, от северных до южных…
Еще несколько шагов, и они оказались на площади.
Менес чуть не зажмурился от солнца, бьющего в глаза. Как солнце может быть там, когда Ра – здесь? Но он тут же отогнал кощунственные мысли.
Огромное голубое небо жарило маленькие полуголые тела служителей, ставших по обе стороны от трона. Еще далее, справа и слева, стали стражники Ра в полном парадном облачении. Среди них Менес заметил отца в черной шакальей маске. Но сейчас это был не отец, как и он был сейчас ему не сын – они были слуги Ра, каждый при исполнении своих священных обязанностей.
Менес смотрел перед собой сосредоточенно и бесстрастно. Он знал, как подобает держаться. Совсем рядом с ним стояла Киа, но Менес даже не скосил глаз.
На них смотрела огромная толпа.
И все это была – чернь.
Несколько сотен оборванцев попадали ниц, когда Ра воссел на трон. Менес чуть было не испугался этого зрелища. Несколько сотен! А по сторонам трона только шестеро стражников, по числу детей-жрецов!
Но никто ничего не смел. При виде покорной молчаливой грязной толпы Менес проникся еще большим трепетом перед своим богом, один вид которого внушал страх такому количеству людей. И поделом. Они все недостойны были целовать прах у его ног!
Некоторое время ничего не происходило – бог и люди замерли в торжественном молчании. Менес меньше, чем когда-либо, принадлежал себе – им владел небесный жар, безжалостно изливавшийся на его непокрытую голову, молчание тысяч рабов у ног повелителя… и само божественное присутствие. Ра был могуч! Он владел всем, на что падал его взор!
А потом вдруг что-то произошло.
Святость минуты покачнулась, как песочные часы, и Менес услышал, как разбивается стекло. Нет: он увидел, как в серо-бурой толпе произошло движение, а потом увидел, как пронесся сгусток огня, и услышал выстрел. Это стрелял его отец, “Анубис” - Сит-Ра, и стрелял он по толпе.
Менес едва устоял на ногах; но слабость длилась только миг. Потом он уже четко отмечал, что происходит: бесчинство и кощунство. Оборванцы шарахнулись от чего-то такого же серо-бурого, но теперь уже неподвижного и неспособного больше оскорбить бога.
Ра встал.
“Измена! Восстание!” - думал Менес. Невозможно! Если против бога возможно восстать, значит, мир перевернулся!..
Но все в мире осталось на своем месте – никто больше не возмущался. Да и не возмутился толком: Менес с изумлением, но и с удовлетворением увидел, что никто в толпе не кричит, народ не волнуется, а покорен по-прежнему. Это была попытка бунта, но она оказалась пресечена на корню.