Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Я молча стал шарить руками по полкам. От голода кружилась голова, подкашивались ноги, я не мог выдавить ни слова. Нашел холодный мчади.
— Ты бы разогрел, Гогита, холодный кусок в горло не полезет.
Я сунул половину лепешки Зазе, другую стал есть сам.
— На, Заза, разогрей, если хочешь! А больше ничего нет? — спросил я.
— Фасоли нет! — пожаловался Заза.
— Матери до сих пор нет, а я с голодным ребенком провозилась. Не могла успокоить — к резиновой
У меня от удивления кусок застрял в глотке, я поперхнулся и закашлялся.
Бабушка положила в рот Татии свою высохшую грудь, и та ее торопливо сосала.
Во дворе залаяла собака.
Пустая корзина шваркнула об пол балкона, и в дверях появилась мама.
— Мама пришла! — радостно вскрикнул Заза и бросился к ней.
— Наконец-то! — сказала бабушка.
Девочка выплюнула изо рта пустую высохшую грудь и заплакала.
Мама отстранила Зазу и подхватила девочку на руки.
— Гогита! — рывком расстегивая на груди кофту, позвала она и скосила глаза в мою сторону.
Девочка припала к груди и положила на нее обе маленькие ручки.
— Не давай ребенку перегоревшее молоко, — напомнила бабушка маме, но девочка уже присосалась, как пиявка.
— Гогита! — повторила мама.
Я исподлобья покосился на мать и опять промолчал — я видел, что она сердится на меня.
— Гогита, чертов мальчишка!
Заза удивленно посмотрел на маму, потом на меня и опять на маму.
— Чего ты от него хочешь? — вступилась за меня бабушка. — Весь день ничего не ел мальчонка, дай хоть кусок проглотить спокойно.
— Ты что молчишь, язык, что ли, проглотил?
— Что тебе надо от меня? — вспыхнул я. — Что?
— Чтоб ты сквозь землю провалился, вот что мне надо! — Девочка не удержала грудь во рту и громко заплакала. — Совсем рехнулся!
— Чтоб его враги, чтоб его враги… — вторила бабушка, отводя от меня проклятия.
— Почему это я рехнулся? — с вызовом спросил я.
— Ты что Клементию Цетерадзе наговорил, а?.. Да как ты смел? Разве ты не знаешь, как со старшими разговаривать!
— Знаю!
— Как же ты посмел ругаться со старым человеком?
— Старым человеком! — машинально повторил я. Но тут мама с ребенком на руках решительно шагнула ко мне.
— Негодный мальчишка! Ты позоришь меня! Пристал к больному! Говори, что тебе от него надо?
— Ничего мне не надо!
— Нет, видали! Как у него еще язык поворачивается! Видали, как распустился!
— Ничего я не распустился…
— Прикуси язык, говорю! Два дня, как отец уехал, а ты… Что же дальше-то будет? — Она повернулась к бабушке.
— Сегодня Клементий Цетерадзе при
— Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб его врага! — сразу же вставила бабушка. — Но зачем ты с ним связываешься, сынок?
— Ты почему не отдал быка, дурень?
— Не отдал и не отдам!
— Да почему? Почему?
— А потому, — упрямо твердил я. — У Клементия свои волы есть, а Гвинию вырастил папа, и я не дам его Клементию, он загубит его. Своих до того заездил, что и на бойню не принимают. Он не знает, как с ними обращаться.
— А ты знаешь?
— Знаю.
— Быки колхозные, упрямая твоя башка!
— Колхозные, да не Клементьевы.
— Замолчи сейчас же, бандит!
— Не отдам Клементию быков!
— Тебя и не спросят.
— Сам буду пахать, а Клементию не отдам!
— Ну и дурень! Это ты-то собираешься пахать? Да с этими быками и отец твой едва справлялся, чтоб их волки задрали!..
— Отец любит Гвинию.
— Вот он вернется, я тебе тогда… — Голос у мамы сорвался, к глазам подступили слезы.
— Не отдам! — повторил я.
— Гогита!.. — Мама, прижав к груди девочку, выхватила из очага головешку. Я не сдвинулся с места.
«Ударит? Ну и пускай. Все равно, с тех пор как папа уехал, она разлюбила меня».
Но мама не тронула меня. Она швырнула головешку обратно в огонь и разрыдалась.
— Как мне быть, мамочка! — бросилась она к бабушке. — Как же мне быть? Ты видишь, какой он!..
Бабушка ничего не ответила, только, как обычно, вздохнула: «Господи Иисусе!..»
Я швырнул кусок мчади об стенку, крикнул с порога:
— Клементию моего Гвинию не отдам! — и хлопнул дверью.
Под ноги подвернулась собака.
Я пнул ее ногой и выбежал во двор.
Было темно и душно. В облаках привидением плыла луна, похожая на стертую бычью подкову.
Я сел в высокую траву перед домом, прислонившись спиной к груше. Не помню, сколько просидел там. И когда вышел за ворота, я не знал, куда иду.
Проходя мимо дома Гочи, заметил в окне огонек.
«А, не стоит!» — подумал я и пошел дальше. Прошел мимо ворот Серапиона. Ничего не видя, не глядя, миновал двор Бикентия, прошел бы мимо следующего двора, если бы за воротами не завизжала свинья. Она бегала вдоль забора и истошно визжала.