Звезды чужой стороны
Шрифт:
«Не паникуйте!»
А в газетах обращение военного министра к населению с требованием сдавать теплую одежду для солдат. «Сдавайте все, оставив себе одну-две вещи, все равно, когда придут большевики, они заберут последнее».
«Не паникуйте!»… А газеты пестрят извещениями о «безвременной кончине» сыновей, отцов, братьев, внуков. Убитые горем матери, сестры, дочери, деды… Причина смерти не указывается – военное министерство в целях «укрепления духа нации» не разрешает публиковать сообщения о гибели на фронте. Но и так все ясно – откуда же столько смертей? И тут же, в центре этих траурных извещений нарисован изящный гроб, покрытый цветами. Рядом текст, лаконичный и выразительный: «Цветы для похорон в любом количестве в садоводстве «Хунгария».
А раздел объявлений! Это же сплошная паника, набранная мелким типографским шрифтом. «Продаю виллу с гаражом в аристократическом районе Буды»… «Срочно требуются деньги под залог доходного предприятия». «Продается дом». «Продается завод»… Все продают. И все покупают. Продают дома и заводы. Покупают автомашины, велосипеды, даже ручные коляски. Все, что на колесах, все, что движется.
И не только покупают. Вот любопытное объявление. «Украли автомашину «Мерседес СА 601», стоявшую перед зданием руководства нилашистской партии одиннадцатого района. Всех, кто что-либо знает о машине, просят сообщить за солидное вознаграждение по телефону…»
«Не паникуйте!» – и столбцы отчаянных объявлений: «Ищу пропавшего сына, трех лет…» под рубрикой: «Кто знает о них?»
«Не паникуйте!» – и заметка о смертной казни двух офицеров венгерской армии за участие в революционном движении, помещенная в самом конце газеты, в судебной хронике, между сообщениями о разбитой витрине магазина и пьяном шофере, наскочившем на пешехода.
Даже в разделе «Юмор» – и то сплошная паника:
« – Как дела дома, Пиштике?
– Откуда я знаю? Я не был дома уже целый час».
Или вот такая веселая картинка. Стоит собачка, недоумевающая, растерянная. Перед ней разбомбленный дом, груда развалин. Подпись: «Куда подевался мой постоянный угол?»
За исключением бодрой передовицы, в которой деловито, словно предсказывая погоду на завтра, обещают быстрый разгром врага, и радостных сообщений о нерадостных событиях на фронте, вся газета – сплошная паника. Не надо быть большим политиком, чтобы понять: долго такое состояние длиться не может. Это агония.
Словом, чтение газет здорово подняло мое настроение. Все неприятности последних дней, заслонявшие от меня внешние события, сразу отошли на задний план. Ну, хорошо, пусть у нас не все получилось, как надо, но ведь война-то, война-то в общем и целом идет к завершению! К победе!
И тут же я подумал, что если так, то теперь особенно глупо было бы попасть на деревянную перекладину.
Заныло сердце – так захотелось туда, за линию фронта, к своим.
Время уже было послеобеденное, когда, наконец, мы получили известие от Бела-бачи.
Пришел Шандор и с ним Аги, шумная и насмешливая, как вчера.
– На, русский, получай. – Она кинула через стол пакет, завернутый в газету и тщательно обвязанный бечевой. – Обноски твои.
Я развернул пакет. В самом деле, моя шинель и все прочее, даже пистолет, аккуратно уложенный в не очень чистую тряпочку.
– А как там Черный? Голый сидит?
– Они уже не там. По погребам на горе стали шарить жандармы.
– Ты переоденься, тезка, – сказал Шандор. – Пойдешь с ней. Здесь вам больше оставаться нельзя.
– Что-нибудь с Бела-бачи? – встревожился я.
– Нет, с ним в порядке. Просто мера предосторожности. Человека одного забрали, он эту квартиру знает.
Мне хотелось спросить, нашли ли тол, но я сдержался: Шандор мог ничего не знать про тол.
– Ладно, идти так идти.
Я взглянул на Аги и в шутку озабоченно потрогал свою щеку. Она поняла и рассмеялась:
– Нет, нет, русский. Патрули тебе уже не опасны. Шандор, отдай ему бумагу.
– Ах, да!
Он вытащил из кармана листок и, церемонно поклонившись, вручил мне:
– Получай, тезка!
Это была справка с печатью, подписанная начальником полевого госпиталя. В ней удостоверялось, что ефрейтор Орос Шандор, находящийся на излечении в госпитале по поводу тяжелой контузии, уволен в город сроком на трое суток. В справке указывался телефон, по которому следовало обращаться в случае задержания военными властями упомянутого Орос Шандора.
Фамилия меня насмешила. «Орос» – довольно распространенная венгерская фамилия – в переводе означает «русский».
Теперь Аги могла меня так называть во всеуслышание.
– А через два дня? – спросил я.
– Там видно будет, – ответил Шандор.
– Переоденься живо и пошли, – заторопила Аги. – В пять меня будет ждать клиентка.
– Клиентка?
Она как будто не слышала.
– Одежду Черного завернешь в газету. На, возьми веревку.
Когда я вернулся из соседней комнаты, она презрительно взглянула на бесформенную пачку, торчавшие во все стороны бумажные обрывки и, ни слова не говоря, взяла ее у меня из рук. Несколько секунд – и уродливая пачка приобрела аккуратный вид.
– Ну, Аги, береги моего лейтенанта, – подошел к нам капитан Комочин.
– Ты лейтенант? – удивилась Аги.
Я с торжеством взглянул на Комочина. Проговорился! Если бы не Аги рядом, он бы услышал от меня парочку ехидных слов. И все-таки я был ему благодарен. Теперь она знает…
– Это у него прозвище такое, – поправился капитан и хитро посмотрел на меня. – Он мечтает стать офицером.
– А на самом деле ты кто?
– Солдат, – быстро, не давая мне возможности ответить, сказал Комочин. – Самый обыкновенный солдатик.
Я не успел на него разозлиться.
– Вот и хорошо, – воскликнула Аги. – Терпеть не могу офицеров. Все они страшные нахалы и задирают нос до самого господа бога…
Я попрощался с Комочиным. Довольно сердечно – стало жаль, что мы расстаемся. Он сжал мне плечи обеими руками и ободряюще кивнул головой.
Я спросил, куда он теперь.
– Не знаю. Вот мой хозяин.
Он показал на Шандора. Тот смотрел на нас непонимающе и улыбался: мы говорили по-русски.
Мы с Аги вышли на улицу. На углу стоял жандарм с винтовкой за плечом. Мне вдруг показалось, что это тот самый жандарм, в кустах у речки. Холодный обессиливающий страх захлестнул меня всего.