10 гениев живописи

Балазанова Оксана Евгеньевна

Филипп IV не отступил от принятой традиции и продолжал сбор произведений искусства. В Италии он приобрел полотна Веронезе, Тинторетто, Якопо Боссано, «Автопортрет» Дюрера. Заказывал картины Питеру Паулю Рубенсу, испанцу Хусепе де Рибера. В 1655 году Филипп IV завещал частные художественные коллекции испанских королей государству: отныне их нельзя было дарить, продавать или вывозить за границу.

Невозможно описать, как ко второй половине XVIII века деградировала испанская аристократия. «У нас нет умов», – писал граф-герцог в официальном документе, и то же самое повторял Филипп IV, когда, удалив графа-герцога, взял на себя всю полноту власти. «Письма иезуитов», относящиеся к этим годам, свидетельствуют о том, что испанцы отдавали себе отчет в никчемности своей знати. Она утратила всякую творческую силу. Она оказалась беспомощной не только в политике, управлении страной и военном деле, но даже не способна была обновлять или хотя бы с изяществом поддерживать правила повседневного существования. Таким образом, знать перестала исполнять основную функцию любой аристократии – перестала служить примером. А без образцов, подсказок и наставлений, исходящих сверху,

народ почувствовал себя лишенным опоры, оставленным на произвол судьбы. И тогда в очередной раз проявилась способность самого низкого испанского простонародья – fare da se, жить самому по себе, питаясь своими собственными соками, своим собственным вдохновением. С 1670 года испанское простонародье начинает жить, обратившись внутрь самого себя. Вместо того чтобы искать правила вовне, оно понемногу воспитывает и стилизует свои собственные, традиционные (не исключено, что тот или иной элемент заимствуется у знати, но и он переиначивается согласно народному стилю) правила. Знать уже не могла служить примером, и примеры стали поставлять театральные подмостки. «И кто может сомневаться, – говорил тот же Саманьего, – что подобным образцам (театральным) мы обязаны тем, что следы низкопробного молодечества, «махизма» обнаруживаются и в самых просвещенных и высокопоставленных особах… в их шутовских нарядах и ужимках». Изменился весь строй испанской жизни, в этом не столько был виноват пример, который подавала Франция, сколько перемена в характере придворных нравов, являющихся до тех пор образцовым выразителем культурного состояния страны. Разврат и пороки существовали при испанском дворе и раньше, как и повсюду во все времена, но при этом они не были лишены известной величественности и были облечены в тот строгий стиль, благодаря которому двор и придворные не переставали быть своего рода неприступными для простых смертных. Однако царствование Карла IV, Марии-Луизы и Годоя существенно нарушили эту своеобразную гармонию. Маска была легкомысленно сброшена, и все вдруг увидели на престоле не богоподобных монархов, для которых общий закон не писан, а самых обыкновенных ничтожных людей с пошлыми и уродливыми пороками. Испанская аристократия, всегда проявлявшая склонность к независимости, перестала чувствовать над собой железную руку абсолютизма и подняла голову, тем самым помогая разрушить то, что составляло венец государственного строя Испании. Неуважение к королевской чете стало выражаться открыто.

Как это обычно бывает, Юный король – во власти Льстецов коварных, и двери Дворца закрылись для правды…

Начало девятнадцатого века стало тяжелым временем для испанцев. Жестокая и продолжительная война с наполеоновской Францией; так называемая гуэрилла – война за независимость, тянувшаяся до окончательного падения Наполеона…

Но и в тяжкие времена находится время человеческому счастью – в 1805 году сын Гойи Хавьер женился на Гумерсинде – дочери одного из первых граждан Сарагосы Хуана Мартина де Гойкоечеа. Счастливый отец и свекор написал серию из семи круглых миниатюр, изображающих членов семьи Гойя – Гойкоечеа.

В конце 1807 года, когда Гойя был занят заказами короля, французские войска вошли в Испанию. Ссылаясь на намерение осуществить совместное вторжение в Португалию, они пересекли границу с согласия правительства и королевства. В марте 1808 года в Аранхуэсе в 50 км к югу от Мадрида, где располагалась летняя резиденция испанских королей, произошло народное восстание. Всесильный Годой был арестован. Интересно, что общая стоимость имущества, конфискованного у князя Мира, превышала годовой бюджет Испании. Карл IV отрекся от престола, и его место 19 марта 1808 года занял Фердинанд VII. Вскоре Наполеон уговорил Фердинанда VII и его родителей уехать в Байону, где как отца, так и сына обязали отречься. Когда Фердинанда, а также принцев Карлоса и Антонио вывозили из Мадрида в Валансэ, толпа на площади пыталась вмешаться и отбить Карлоса, но по приказу Мюрата была расстреляна. Вместо арестованных королей Наполеон назначил на трон Испании своего брата Жозефа (по-испански – Хосе). 2 мая народное возмущение в Мадриде ознаменовало начало испанской войны за независимость. (Мятеж и репрессии, последовавшие в тот день, позже были увековечены Гойей в двух знаменитых картинах – «Разгон мамелюков» и «Расстрелы в Монклоа».) Все слои населения – военные и граждане, в т. ч. мужчины, женщины и дети – подвергались опасности, и любой вид вооруженного сопротивления против врага считался законным. Когда производство остановилось, начался голод, и улицы заполнились трупами и умирающими. Гойя был свидетелем ужасов – увечий, насилий, истязаний, казней и смертей от голода, и в серии, известной как «Бедствия войны» (более полное название – «Роковые последствия кровавой войны с Бонапартом и другие капричос»), запечатлел страдания своего народа.

Отрекшиеся от престола Карл и Мария-Луиза были препровождены во Францию. Большую часть времени они прожили в Компьене.

15 июня 1808 года французы осадили Сарагосу. Осада длилась до 14 августа. Не успели ее снять, как началась вторая осада. После многочисленных артиллерийских обстрелов и пожаров город с почти двухтысячелетней историей был взят. За два месяца в стенах Сарагосы погибло более пятидесяти тысяч человек.

В городах одна власть сменяла другую, по дорогам бродили мародеры. Вельможи терялись в догадках – к кому выгоднее примкнуть. Граф Лабисбаль в ожидании возвращения Фердинанда VII даже умудрился на всякий случай послать к королю доверенного офицера сразу с двумя письмами – в одном с похвалами конституции, а в другом – с резкими нападками на нее же.

Метания и сумятицу тех дней очень хорошо иллюстрирует история с «Аллегорией Мадрида». В 1810 году Гойя на медальоне в мадридской ратуше создал заказанную ему композицию «Аллегория города Мадрида», в которой по имеющейся гравюре изобразил

Жозефа Бонапарта. Это произведение глухого художника претерпело целый ряд метаморфоз. Сначала в 1812 году после битвы при Саламанке и отступления французов из Мадрида портрет Жозефа был заменен в медальоне словом «Конституция». Когда в 1813 году французы возвратились, было возвращено лицо Жозефа, а после окончательного изгнания оккупантов его вновь заменили словом «Конституция». Во времена реакции при Фердинанде VII крамольное слово снова убрали, освободив место для портрета короля, но в 1841 году произошла обратная замена. И наконец в 1871 году было принято окончательное решение: написать в медальоне слова «Второе мая» – именно в этот день произошло народное восстание в Мадриде в 1808 году.

В 1812 году жена Гойи Хосефа умерла после принятия в католической церкви Святого таинства соборования больных и была похоронена на кладбище Фуэнкаррал. Изоляция, в которой оказался художник из-за глухоты десять лет назад, со смертью жены усилилась.

После поражения в Витории в июне 1813 года французы покинули Испанию, и многие офранцуженные испанцы последовали за ними. Фердинанд VII, которому особым договором, заключенным в Валансэ, за несколько месяцев до отречения Наполеона была возвращена корона, вернулся в Мадрид 22 марта 1814 года, полный накопившейся злобы. 4 мая он заявил о непризнании конституции 1812 года, распустил кортесы и в течение недели издал 60 декретов, отменяющих демократические решения испанской революции. Были аннулированы все акты кортесов, восстановлены все старые учреждения, в том числе инквизиция, возвращены иезуиты, восстановлен абсолютизм. В ночь на 10 мая были проведены массовые аресты. Из друзей Гойи были арестованы поэты Кинтана-и-Гальего, актер Майкес, который сошел с ума и умер в тюрьме.

Гойю, как и многих других, укрыл от гнева короля Хосе Дуасо-и-Латре – отец друга семьи Гойи.

Затем была создана Комиссия для следствия по лицам, подозреваемым в сотрудничестве с оккупационным правлением. Среди таких подследственных оказался и Франсиско Гойя, который занимал пост художника двора Хосе Бонапарта. Гойя, вызванный в Трибунал реабилитаций, сумел оправдать свое поведение во время оккупации. Он был объявлен невиновным и восстановлен в роли художника Палаты.

Казалось бы, его оставили в покое. Но чем дольше он жил, не без тщеславия надеясь сравняться с Тицианом в творческом долголетии, тем меньше у него оставалось иллюзий и друзей (недавно умер его лучший и очень давний друг Мартин Сапатер-и-Клавериа), тем глубже он уходил в себя. В 1814 году Хавьер и Гумерсинда, встревоженные тем, что за больным отцом ухаживает лишь старый слуга, предложили ему в качестве экономки их дальнюю родственницу Леокадию Сервилию Вейс, которая вскоре и переехала в его дом вместе с сыном Гильермо. Несмотря на возраст и глухоту, художник все еще был способен привлекать внимание женщин, и вскоре после приезда Леокадия стала не просто скрашивать его одиночество, но и родила ему в том же году дочь Марию дель Росарио. В 68 лет Гойя снова стал отцом, и ему пришлось это по душе. Он сильно любил детей, особенно Марию.

Однако его проблемы на этом не закончились. В 1815 году была, наконец, разобрана ранее конфискованная коллекция Годоя, и восстановленная инквизиция (которая была незаметно упразднена королем Жозефом I) обратила внимание на «Мах». Художника вызвали в Мадридский трибунал для опознания и объяснения цели создания картин (протокол допроса не сохранился). Немудрено, что святые отцы оказались шокированы картиной – после Веласкеса никто в Испании не решался изображать обнаженное женское тело.

Это было не первое столкновение Гойи с Санто Офисио – инквизицией, и прежде его критиковали за «Лос Капричос», и хотя подробности этого столкновения не известны, возможно, именно оно оказалось для 69-летнего художника действительно решающим. В это время Гойя совсем отдалился от общества. Он прекратил посещения собраний в Академии Сан-Фернандо, заперся дома и работал над «Глупостями», своей последней большой серией гравюр, той самой, в которой критика и сатира «Лос Капричос» достигла своего апогея, предлагая галлюцинаторное и кошмарное видение мира, религиозного фанатизма, преследования и упадка эпохи…

Гойя всегда был сложным и очень неровным художником. Своеобразие и сложность его искусства в значительной мере объясняются тем, что, в отличие, например, от искусства Давида, оно лишено четкой политической программности и более непосредственно связано со стихией реальной жизни, служившей для художника источником разнообразных творческих импульсов. Восприятие жизненных противоречий носило у Гойи характер стихийного протеста против социальной несправедливости, преломляясь через призму глубоко личного, субъективного переживания художника. Значительное место в творчестве мастера занимают гротеск, аллегория, иносказание. Однако даже произведения, с трудом поддающиеся расшифровке, в такой же мере овеяны горячим дыханием жизни, как и его работы с активно выраженным социальным началом. Как ни один из великих мастеров Испании, Гойя воплотил в своем искусстве трагедию и героические чаяния испанского народа, переживавшего в это время один из самых бурных периодов своей истории. Вместе с тем его творчество, отличающееся правдивостью, исторической конкретностью и глубоко национальным характером (что отметил еще В. В. Стасов), несет в себе и более широкое, универсальное содержание, поскольку в нем находят косвенно-ассоциативное выражение многие проблемы и трагические противоречия новой исторической эпохи. В какой бы области ни работал Гойя, его образные решения всегда были отмечены особым, художественным видением мира.

Летом 1818 года Гойя написал: «Честь художника очень тонкого свойства. Он должен из всех сил стараться сохранить ее чистой, так как от его репутации зависит его существование, с того момента, когда она запятнана, его счастье гибнет навсегда…»

В 1819 году умерли один за другим Карл IV и Мария-Луиза. Благополучно забытый своим народом Мануэль Годой жил во Франции, получал пенсию до 1851 года и писал мемуары «Воспоминания князя Мира», в которых пытался оправдать свою политику во время пребывания у власти.