5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Что стоишь, качаясь?.. — пел он, так и сяк раскрывая рот и трогая зуб с осторожностью. — Да, как бы и этот не потерять… Слушай! Они там, у кастелянши, вечно выдают мне самые старинные халаты, — жаловался он, изучая себя. — Им нравится наряжать меня, как опереточного дурачка. Не уважают! Бантов навязали… А, ладно: мне всё до лампочки, вообще-то,
— хоть — бы — хрен — рубаха — нова — и — порвата — хоть — бы — хрен — хоть — бы — хрен — девчонки — любят — и — не — любят — хоть — бы — хрен!
Сашка сплясал чуток перед зеркалом и крепко притопнул ногой:
— Ну
— …Нет.
— Ну и дурак.
Цахилганов морщился. Легкомыслие Самохвалова его задевало; оно казалось и неуместным, и… неуважительным будто.
— Тебе, Саня, просто необходимо в стоматологию, — вздохнул он.
— Зачем?! — удивлялся прозектор, возвращаясь на кушетку. — Я ведь почти не шепелявлю, верно?.. Ну, была уже у меня, была великолепная челюсть! Была — дорогущая!.. Только природные зубы мои, они же слегка вперёд выдавались, помнишь? — А мне челюсть покрасивше соорудили; отвесную. Мучился я с ней недели две! Язык во рту не умещался,
прикушенный кончик наружу высовывался всё время, будто у кошки, при вскрытиях за себя даже неудобно было,
к тому же — десна, как пятка, натиралась… В общем, шёл я как-то поутру из хлебного магазина, шёл, шёл… И так мне собственый язык прикусывать надоело, что выдернул я её, эту изумительно дорогую челюсть! И в крапиву забросил. С досады. Где-то там, под забором, второй уж год валяется, если только кто-то не подобрали и не надел, конечно, для форса… Отличного качества челюсть была! Но я… в таком невзыскательном обществе каждый день нахожусь, что мой вид там никого не волнует! Даже дебила санитара…Ох, Цахилганов, хоть ты-то, ты —
вертопрах — кутила — махровый — аморал —
не учи меня серьёзному отношению к жизни…
Не всё ль равно, каким подыхать — хорошим иль скверным? При полном параде — иль полным дерьмом?
Гниют все одинаково…
Помолчав, Цахилганов возразил без особой охоты:
— Но ведь нетленные есть…
— Так всё равно же — мертвецы! — весело откликнулся Сашка. — Ноги-то у них не ходят. И руки не двигаются… Они ещё при жизни так себя заморили, что иссохли до последней степени, там и тлеть-то нечему… У смерти, брат, ни конкурса нет, ни отсева. Принимаются — все! И праведников она забирает так же охотно, как и подлецов…
— Вот Барыбин, герой, всю жизнь борется за жизнь, — продолжал Сашка. — А что она такое? Предательница. Человек её любит, надеется на взаимность. Но она его неизбежно выпрет под зад коленом. Использует и выкинет во тьму небытия; в отвал, как отработанную породу… Человеку изменит жена, от него может отказаться мать, детки покинут. И только смерть — единственно она — берёт любого в свои объятья — навсегда. Уж эта — не предаст, эта — не изменит. Она одна — вернее всех и всего на свете. И с нею одной остаётся человек навечно… Так отчего же мы не ценим её, самую надёжную? Самую небрезгливую,
умеющую ждать, как никто другой?!..
— Да ну тебя! — терял терпенье Цахилганов. —
— Какая издёвка?!. Вот, покинут тебя, допустим, самые родные люди — а она одна найдёт, и подберёт, и обнимет, и успокоит. Обязательно! Не отвернётся она от человека. Знает: по-настоящему мы принадлежим только ей. Вот за что я её уважаю.
…Кто придумал, что человек рождён для счастья? Он рождён для смерти!
Да, участия и сочувствия от Сашки ждать было бесполезно. И Цахилганову оставалось одно — самому погрузиться в несусветную сердобольность.
— Может, денег тебе на зубы дать? — похлопал Цахилганов себя по нагрудному карману. — У меня кое-что как раз с собой. Тыщонку-другую в зелёных могу подбросить сей же миг. Сколько там один зуб стоит?
— Зачем тебе?
— А я на тридцать умножу.
— Да нет, с деньгами у меня порядок, — скромно теребил прозектор мелкие завязки на запястьях. — У меня денег курвы не клюют. С некоторых пор, Цахилганов, и я весьма хорошо лажу с большими суммами. В отличие от Барыбы… А ведь и ему можно было бы так же заколачивать! Может, и поболее твоего — и моего.
— Да ну? — не поверил Цахилганов.
Оглянувшись на дверь, Сашка подался к нему
и заговорил тише:
— Выходили на меня сказочно богатые люди! Очень влиятельные, заинтересованные в том, чтобы Мишутка подачу кислорода, за большие деньги, кому надо — отключал бы. В своей реанимации… Вот, скажи, не один ли хрен, когда кто подохнет, раньше ли — позже?
Большие — деньги — за — маленькое — сокращенье — жизненного — срока — за — освобожденье — от — жизненных — пут — и — неурядиц — за — амнистию— можно — сказать!..
Цахилганов опешил и даже отстранился от Сашки:
— …Какой убийца из Барыбина, ты что? Не смеши. Он и клопа за деньги не раздавит. Нашёл наёмника…
— Глупости. Обошёлся бы он и без всякого убийства! Спроста! Уж за безнадёжных-то можно было брать спокойно! — возмущался Самохвалов. — Он же целых три — три! — таких вернейших случая пропустил, раззява. Бесплатно люди скончались… Тысяч пятьдесят валютой сейчас бы у него в кармане валялись, причём ни за что ни про что: за чью-то естественную кончину…
— Надо быть идиотом, чтобы предлагать такое Барыбину.
— А я им и был! Идиотом в ранге посредника… Нет! Они, реаниматоры, нищие, но гордые. В отличие от нас, циничных! И всё время порицают грех гордыни… Семью свою на пареной свёкле, на крупах держит — исключительно из праведности. А то, что любая праведность нынче для близких твоих боком выходит… Бедная Марьяна! Преет, пухнет, квашня, в китайском вреднейшем, безобразном поролоне. На башке носит какое-то воронье гнездо! Из нутрии, погибшей от старости в самом грязном болоте ещё на заре века. В ушах у неё — болты из нержавейки. На шее — оргстекло… Ну, не преступник ли этот Барыба перед своей семьёй?!.. Боречка его, то есть — наш, вечно в деньгах нуждается. Мальчишке, правда, я кое-что подбрасываю, напрямую… Вчера ему магнитофон портативный купил — чудо!..