5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Боречка — мчался — вверх — по — ступеням — сломя — голову —
и когда Сашка и Цахилганов выбрались из подвала, то увидели только, как тот пролазит, ловко извиваясь, сквозь дыру в заборе.
— Куртку порвёт, — беспокоился Сашка. — Видал, какую куртку я ему купил? Канада… Боюсь, не догоним.
Однако взрослые проделали всё же этот путь,
по скользкой подмороженной грязи,
минуя помойную яму,
едва различимую теперь.
Выбравшись через дыру на пустырь,
— …Ёлки-моталки! — озадаченно проговорил Самохвалов. — Он же с деньгами в степь уходит, а не домой. Гляди, вместе с ними! С теми!
— В какую степь? — уже давно всё понял Цахилганов. — Они от развилки влево рванут, в Копай-город. Там наркотой торгуют.
Из темноты доносились возбуждённые молодые голоса, ругательства,
— кто-то — из — парней — расхохотался — истерически — визгливо — скверно — таким — же — визгом — ответил — ему — другой —
резкий свист вспорол ночь и улетел в небо, истаяв в равнодушной высоте.
Вскоре стало видно, как вся стая трусцой устремилась к развилке,
вместе с живо бегущим Боречкой,
минуя слабо освещённую автобусную остановку.
Сашка, не замечая того, топтался и топтался в мелкой луже, поблёскивающей льдистыми краями.
— Так что же он?.. Отдал бы им деньги — выпил бы у меня чаю и ушёл домой, если со мной ехать не хочет… Да что же он — с ними? Боречка! Борька-а-а! — закричал Сашка во тьму, что было силы. — Борик! Вернись сейчас же!!! Иначе я звоню в милицию, слышишь меня?!..
Толпа услышала, приостановилась на мгновенье —
она замешкалась,
— на — самом— краю — света —
однако всё снова пришло в движенье. С развилки, стремительная, похожая на свору одичавших псов, толпа ушла влево.
К Копай городу.
И исчезла во тьме.
— …Пропал парень, — сказал Сашка. — Finis.
— Да что ты каркаешь? «Пропал! Пропал!»… — вдруг сорвался Цахилганов. — Выпутается как-нибудь. Не девка всё же!.. Пусть или соображает, как за себя постоять, или… туда ему и дорога.
— Парень — это не девчонка! — повторил он.
Сашка посмотрел на Цахилганова — и промолчал понимающе. Только зажал уши от ветра.
Продрогшие, они вернулись вниз.
— Зачем ты с ним возишься? — с неприязнью сказал Цахилганов про Боречку. — Пока не бросишь его в воду, мужик сам плавать не научится.
Сашка хотел развязать тесёмки и закатать рукава, но не справился с узлами
и оставил нелепые свои банты в покое.
— Знать бы, кто за этими наркоманами стоит, — принялся размышлять он. — Сами они по себе, или…
Или на Боречку целенаправленно насланы они сильными мира сего, не договорил прозектор.
Цахилганов
— …Видишь ли, — озабоченно морщился Сашка, открывая новую бутылку водки. — Есть люди, которым надо, чтобы Мишка Барыбин в деньгах всё время нуждался! В больших деньгах…
Чтобы — брал.
Поддерживать этот разговор Цахилганову решительно не хотелось. Но Самохвалов чесал переносицу и говорил с мензуркой в руке:
— В руках Мишки — жизнь и смерть человеческая. А чья-то жизнь и чья-то смерть — это товар, к которому рвутся… посторонние. Теперь всё — товар! Этого нельзя не учитывать. Так что, ты на мальчишку не сильно-то кати.
Сашка задумался, и Цахилганов знал, о чём.
— Они же…
— Я понимаю, — кивнул Цахилганов. — Не вздыхай.
— …Они же на детишек неподкупных отцов либо напускают изощрённых, эстетствующих пидеров,
для полного, так сказать, порабощающего совращенья,
либо тех, кто на иглу подсаживает…
— Известное дело! — сказал Цахилганов. — Но этот Боречка, по всему видать, сам весьма охоч да кайфа… Ты хоть сейф запирай! Всё содержимое на виду. Кстати, откуда у тебя такие деньжищи? Прямо залежи зелёные,
вечнозелёные…
Сашка немного оживился.
— Откуда деньжонки?.. Сами попёрли. Лавиной.
— …Нет, я тоже всю жизнь делал деньги, старик. Но мне любопытно…
— Ты работал на бесполую Ботвич! — наливал Самохвалов. Я понимаю, из чистого упрямства, но — всё-таки: на кого-то! А для меня это — ничто. Поэтому они и валят…
— Да, так получалось, что всё у этой суки и оказывалось, — невесело признался Цахилганов. — Я ведь её никогда не любил. А как выходило…
— Ну, как? Выходило — как?
Цахилганов, задумавшись, почесал затылок.
Сначала у Ботвич, холодно мерцающей глазами из-под чёрной чёлки, упала с плеча какая-то лямка…
На берегу утреннего озера,
где жарили шашлыки и пили сухое вино,
отворачивающаяся Ботвич
всё время оказывалась рядом с Цахилгановым.
И шёлковая полоска ткани всё падала,
— и — обнажался — всё — обнажался — нежный — как — вишнёвая — косточка — сосок — на — плоской — почти — мальчишеской — груди —
до самой ночи под звёздными небесами.
— Как?.. Да никак, — ответил Сашке Цахилганов. — Сдуру.
— Долго же фирма «Чак» на её наряды пахала, — наконец-то засмеялся Сашка, взбираясь на стул и открывая форточку. — Чтоб тебе покойниками тут не пахло… И на бриллианты её, конечно, вкалывали твои люди, как каторжные.