5/4 накануне тишины
Шрифт:
Впрочем, не важно.
— Помочь? В борьбе с кем? — повторял Цахилганов.
Самохвалов напрягся, вспоминая. Затем хлопнул себя по лбу с размаха:
— В борьбе с неистребимыми коловратиями! Как с идеей самовосстановления жизни. Вот. Помоги. Иначе…
Иначе — смерти-то — нет!!!
— Значит, самовоскрешение заложено в природе… Понимаю. Это чревато уголовной статьёй.
Но… мы, по-моему, слишком громко говорим. Про коловратий. А там… Там — главврач! — предостерёг
— А мне лично по хрену, — отмахнулся Сашка, стоя, почему-то, уже в дверях. — Я! Я нужен, главному. На их конвейере смерти. А не он — мне. Ты думаешь, сколько он за Протасова получил? Больше моего получил в десятки раз! Только вот Барыба… не вписывается. Упорно не вписывается в картину нашей общей гармоничной жизни. Барыба — и этот… Спаланцани! Если слушать про их коловратий, то Протасов — неистребим!.. Спрысни его прах водой — и вот уж он снова пред тобой. И сорок первый, освобождающий меня от всякой ответственности, нынешний день тогда — ничего не значит!.. Извини, я должен разобраться с главным врачом. Немедленно! Ибо час пробил…
Если смерти нет, зачем мы на неё работаем?!.
Цахилганов расстроился.
— За что ты мордуешь меня коловратиями? — с тихим упрёком произнёс он, исследуя шелушащуюся стену: граница сырости расползлась подобьем карты Африки. — Только всё устаканилось — и удар под дых: сдохшие коловратии обретают жизнь, спрыснутые водой. Выходит, от бессмертия нам с тобой никуда не деться. Разве это честно? Ты зачем воз-мутил себя — и меня?! Мы ведь так хорошо сидели!..
Муть. Поднимается душевная муть. Из тёмных глубин.
Сашка! Я и сам знаю, Сашка, нечто… весьма для нас неприятное: электроны,
соединяясь с позитронами,
умирают как частицы материи! И те, и другие.
Но превращаются при этом в электромагнитное излучение!.. А электромагнитное поле, Сашка, может опять материализоваться — в пару: электрон — позитрон. Вот тебе уничтожение материи —
и возвращение материи с того света.
Вос-кре-ше-ние!..
Но заметь, Санёк: я же не мордую тебя процессами аннигиляции и материализации? Процессами перехода материи — в излучение, и излучения — в материю? Не загоняю тебя в мысли о потустороннем мире, правильно?..
В мысли о взаимопроникновении миров, материального и лучевого…
В мысли о переходе жизни из материального состояния в энергетическое — и обратно. Главное — обратно: из смерти в жизнь! Я тебя щажу, Сашка, а ты меня — нет! Шептун беззубый.
— …Ты ушёл что ли? — спросил Цахилганов Сашку. — А я хотел спросить тебя, что есть ад. Обсудить как следует, ибо нам с тобой — туда.
Ему никто не ответил.
— Ну вот, — развёл руками Цахилганов. — Ни позитронов, ни коловратий. Все меня бросили. Один!.. Один, как
Он со стуком уронил голову на стол. Но тяжёлый, мутный сон его перебивался странным вопросом, который он понимал ясно и от которого его знобило. Кто-то предлагал ему немедленно решить, кому оставаться на этой земле — а кому лучше исчезнуть с неё. Останется Цахилганов — Любовь умрёт. А чтобы осталась Любовь — должен уйти Цахилганов. Уйти немедленно. Аннигилироваться… Или — или! Потому как сочетание — Любовь и он — более на земле,
после сегодняшнего вечера,
невозможно.
И Цахилганов морщился во сне от нежелания решать.
Потом он понял нечто важное о Степаниде — и сразу забыл, что именно. Но тут же вспомнил снова…
Если — на — земле — останется — он — то — Степаниде — придётся — жить — в — его — мире — а — если — останется — Любовь — то — девочка — будет — жить — в — Любином — мире — а — не — в — его…
Только мир-то, весь мир теперь — цахилгановский! И Цахилганову придется уходить с земли лишь вместе с этим американизированным
— своим — то — есть —
миром. Иначе какой же смысл в его, цахилгановской, жертве, если он не утащит весь мрак с собою?..
Значит, чтобы жила Любовь и дочь…
Значит, ради дочери он должен…
Что он должен сделать? Что?
— Да подскажите же кто нибудь? — взмолился Цахилганов во сне.
— Ты, как будто, звал меня?
Кто это расхаживает перед картой Советского Союза,
разложенной на столе,
в кабинете огромном, как ангар,
в котором резко свищет чёрный сквозняк?
Но металлические стены ангара раскалены до красна.
Отец. Он в гражданском,
— в — дешёвом — чёрном — костюме — из — похоронного — бюро —
однако в офицерских мягких сапогах,
и на вздувшейся, синюшной шее его затянут офицерский ремень.
— Куда я попал? — спросил Цахилганов, не рискуя подойти к нему.
Он стоял перед отцом, будто связанный — ни двинуться, ни пошелохнуться.
— Здесь канцелярия ада, — просто ответил отец, вглядываясь в сына с любопытством. — Всё делопроизводство — здесь… От каждой прозекторской до нас рукой подать. Тут прямое сообщение, я всё слышал… Ты, как носитель душевной крамолы, решил уйти в ад добровольцем, утащив с собою непременно всё «гнездо крамолы» мира?
Сделав неприметный предупредительный жест, отец закричал вдруг, оттягивая ремень с шеи:
— Но у тебя ничего не выйдет! Ты попадёшь в ад — один! «Гнездо крамолы» наверху сохранится!.. Посмотри, какие доблестные силы его оберегают! Вздумал тягаться с ними? С ними?!.