5/4 накануне тишины
Шрифт:
Нет, правдолюбцы нынче опасны для жизни. Обязательно в историю втянут — в смертельную! И не отвертишься… Бежать от них, от правдолюбцев, надо как от чумы!
— Протасова честно предупреждали, — продолжал Сашка, сдвинув шапку с бантом на затылок. — И по телефону убить грозились, и петлю над его входной дверью вешали. Не внял! Отдал бы им бумаги… Нет! Бегал, с этими документами в портфеле, как заяц, по санаториям прятался… А я тут, правда, не при чём. Главврач другого бы прозектора нашёл. Для большей «объективности» из соседнего города бы пригласили, постороннего… Да пойми ты, дурья
Они решительно выпили,
не чокаясь.
— …А зато какие роскошные похороны Соловейчик Протасову обеспечил! Ты же видал? — оживился Сашка, переминая дёснами хлеб. — Помог редакции и старушке-матери. Хорошо помог! Благодетель!.. У него денег на всех хватит. Он, Соловейчик, весь город перехоронит,
— зароет — нас — в — чёрную — пыль — сотрёт — в — новую — лагерную — пыль — превратит — всех!..
И скольких ведь уже отправил? В последний путь по высшему разряду… Кому и знать, как не мне…
— Ты консервы бы, что ли, какие-нибудь на закуску держал, — затосковал Цахилганов. — У меня там, в корпусе, хорошей еды полно осталось.
— А я без закуски пью, привык, — махнул рукой Сашка, глуповато улыбаясь. — Так вернее. А то плохо забирает…
— И что же, аппеляций не было? По Протасову?
Прозектор смотрел на Цахилганова бессмысленно. Потом очнулся:
— Ну, как же! Редакция разок шевельнулась! Робко, впорочем… Мы независимого эксперта из Москвы выписали. Светило приехало, с двойным гражданством. И повторное вскрытие — было. Которое подтвердило наше заключение полностью… А ты бы на моём месте что, отказался? — приставал Сашка к Цахилганову. — Дураки они, правдолюбцы… Ты за правду борись, чтоб толк был!
Где не предвидишь успеха, не действуй.
— …Правильно, — согласился Цахилганов. — Правильно. Та правда хороша, которая никого не задевает! А — вся — правда — опасна… Не надо её. Царство ей Небесное! Небесное…
Не земное царство…
— За упокой всей правды! Не чокаясь.
— …А хорошо, что я сюда спустился! — признался Цахилганов после молчаливого и тупого раскачиванья. — Допустим, сидели бы мы возле Любы с этим разговором. И, знаешь, как бы там, в реанимации, я всё это расценил? Я бы горевал: вот она, пора полного мрачного воцарения антихриста. Антихрист — противоположность Христу. Значит — Истине… И царство антихриста — это когда всё перевёрнуто, всё — наоборот. И хорошо то, что скверно,
— когда — правый — виноват — и — он — дурак — а — не — правый — умён — и — молодец —
такие они, антихристовы законы, установились теперь повсюду… Там уж, в реанимации, я досиделся до того, что сам с собой разговаривать стал. В самобичеванье впал, Сашка! Под обстрелом солнечных частиц. Я жестоко мучился там… По-мученически. А теперь всё устаканилось: не мы плохи, а жизнь вокруг такова, что иначе нельзя. Никак нельзя. Невозможно. Глупо — иначе. И… смирись, гордый человек! Прими
— приими — мир — антихриста — или — не — живи — вот — к — чему — мы — пришли —
потому как всякий бунтующий и восстающий, не хотящий жить по законам этим — обречён на уничтоженье, как Протасов… И Барыбка обречён… Да одна уж верность врачебному долгу в мире антихриста есть бунт,
дерзкий бунт,
именно так!
Восстание против власти денег…
— Ну-у! — почему-то уже стоял Сашка, а не сидел. — Известное дело! Там, у Барыбина, чистилище. Ты засиделся в барыбинском чистилище, и вот результат: чуть не спятил… А у меня — во вратах адовых, всё без глупостей: всё — чётко. Там — идеализм, тут — реальность, во всей её честной неприглядности! И главное — всё можно! Свобода. Ты же чувствуешь?
Здесь — наивысшая — концентрация — свободы — здесь — в — мире — трупов!
— Чувствую, — стучал кулаком по столу Цахилганов. — Определённо. Противно мне отчего-то, будто дерьма я наелся, зато реалии вернулись в сознанье. И я от-рез-вел!.. Порезвел… Да, не так уж я чёрен, со своей индустрией разврата. Более того, я не вляпался в такие переделки, в которые вляпался ты и… остальные. Оказывается, я счастлив, Саня!.. Устал я там сам себя распинать, мучаясь от собственного несовершенства. А тут — отпустило. И вот! Сам себе — рад! Вот стою сейчас рядом с тобой, смотрю на себя — и р-р-ад! Ад…
Всюду — ад…
И он мне уже не страшен!
Я жил в гармонии с миром антихриста, а значит, в ладу с собой и со всеми уважаемыми людьми.
— Где же ты стоишь со мной, когда ты — сидишь! — смеялся Сашка.
— Да? — глупо удивился Цахилганов. — Всё равно хорошо… А в барыбинские сети я больше — ни ногой.
Ты знаешь, у него там святые из прошлых веков ходят, и учат, и грозят муками. Неприятно. Там…
— Тогда — наливай.
— Логично. Наливаю, Саня. А всё-таки Ботвич — сука!
— Известное дело, сука! — легко согласился Сашка.
— А Горюнова — нет, — сообщил Цахилганов.
— И Горюнова — сука. Не знаю я никакой Горюновой, но уверен: не ошибаюсь. Ду-ду-ду-ду-ду! — напел он.
— Что-что? — не сразу узнал мелодию Цахилганов, однако просветлел. — Повтори на бис.
— «Соломенная подстилка»! Автор неизвестен.
— A pallet on the floor… Нет, Горюнова –
она — классная — чувиха — старик — чувиха — из — нашего — прошлого — жалко — что — в — современности — чувиха — как — таковая — это —
всего лишь рядовая… хабардистка! Милые моему сердцу халды. Теперь они сильно испорчены практичным веком. И вот… Для них человек — только мебель, только орудие для достижения своих целей. В данном случае — половых… Им, новым халдам, любовь нужна — для здоровья! И только… Кстати, отчего у меня — мёртвые сперматозоиды, Сашка?
Почему природа меня выключила? Вырубила из процесса сотворения себе подобных?
— Разве? — удивился Сашка. — Ну, ты даёшь… Не плодоносишь, значит…