5/4 накануне тишины
Шрифт:
— И с температурным режимом! — уточнил Барыбин. — Запад нам, в порядке гуманитарной помощи, особо усовершенствованную прислал.
— …Такую красавицу, да под замок? — возмутился Сашка из зала, уже шагающий к ним, в кабинет, через покойницкую. — Да ты что, Цахилганов? Ты только погляди, какая тёлка!
Прозектор сдёрнул простыню с гордостью. Обнажённая длинная покойница,
впрочем — низкозадая,
лежала с неудобно раскинутыми застывшими руками. На губах
Скрипичный ключ. Маленькая голова, узкие плечи, широкие бёдра. И тонкие, совсем уж тонкие, тесно сдвинутые ноги. Женщина-скрипичный ключ.
Покойница будто подглядывает из-под густых ресниц с осыпавшейся тушью. И кажется, что подглазья её припорошены угольной пылью…
— Много кровушки сбросила красавица: я же говорил — чистый фарфор!.. — любовался Сашка. — А мускулатура хорошая. Рельефная. Чудо!.. С чёрными ноготками на тот свет отправилась. Перед смертью покрасила. Готовилась, к выходу…
— к — выходу — из — жизни.
К покойнице подошёл Барыбин и осматривал теперь её, склонившись.
— Так я и думал: щитовидка увеличена, — сказал реаниматор. — Повышенная возбудимость. Обидчивость, трагическое мироощущенье…
— Именно! Не справилась с собою барышня. Говорил я тебе, Цахилганов? Тут — он самый: симптоматический психоз! — оживлённо кричал прозектор от стола. — Голодная щитовидка! Чем ногти красить, помазала бы запястья йодом, и повеселела бы. Кромсать бы их уже не пришлось.
— Пожалуй, — неохотно признал Барыбин Сашкину правоту.
— Жива осталась бы и душу сберегла — запросто!
Было видно, что это давний их спор,
— оживляющего — и — рассекающего —
потому что Барыбин от последних Сашкиных слов занервничал.
— Жить ей надо было замкнуто, — проворчал реаниматор. — И причащаться почаще, с таким тиреотоксикозом. Не разматывать себе нервную систему — дискотеками, тяжёлым роком, мечтательностью, увлеченьями и прочими усугубляющими факторами. Отгородилась бы от людей понадёжней — жила бы до восьмидесяти лет. Не базедова же болезнь у неё…
Но прозектор с ним не соглашался.
— Причащайся не причащайся, а симптоматическую тоску и душевные надрывы куда ты денешь? Ну, прибилась бы она к церкви! И юродивой бы стала! Без должного леченья, — рассуждал Сашка возле стола. — Наследственный фактор, коллега! Его не замолишь…
Цахилганов же впал в молчанье —
душа не откликалась на слова, ум бездействовал.
— Откуда ты знаешь, что именно её извне к самоубийству подтолкнуло? — недовольствовал Барыбин, направляясь в кабинет. — Нечисть насела, а Бог не спас. Значит, не прибегла к Его помощи… Сама ли не захотела, или родительскими грехами путь к Богу был ей перекрыт, кто знает… Ты, Саша, всё к симптоматике сводишь. Не умно. Совсем не умно.
Сашка, не ответив, задёрнул простыню.
— Про
— А говорил, у тебя смирновская, — вспомнил Барыбин, садясь за стол.
— Х-хо! Эта мягче. Мне уже новую партию спиртного привезли.
— За что? — рассеянно спросил Цахилганов.
— За что-нибудь выпьем! — ответствовал Сашка, расставляя мензурки.
— Да нет… За что водку принесли?
Места у Сашки одинаковые, вроде бы, для всех; плацкартные — и никаких эсвэ…
— За справочку, — пожал плечами Самохвалов, разливая. — За липовую, разумеется. Мне её написать — раз плюнуть, а у людей могли быть… трудности с законом. Ну что, расширимся?
Полную мензурку Цахилганов опрокинул в себя сразу, Сашка — тоже. Барыбин же отпил ровно до половины, старательно сверив с делениями. Медики закусили хлебом, ломая от краюхи и пыльно посыпая куски из пакета чёрным перцем,
пахнущим сушёными мышами.
Цахилганов тоже отломил кусок — но только понюхал. И сказал довольно вяло:
— А может, лучше я вас в ресторан увезу? На пару часов? Развлечёмся.
Сашка засмеялся, сразу же наливая снова:
— Не ходит Барыбин в рестораны! Он боится, что его там официант за что-нибудь поругает… Так. Быстро по второй. Закрепить хорошее самочувствие. Ибо поздно выпитая вторая — это загубленная первая! Сдвинулись?
Цахилганов поднял было мензурку — но поставил её, передёрнувшись:
— Сашка! Убери ты покойницу со стола, а? Я не могу,
подглядывает девица, даже сквозь простыню,
оттуда энергия мёртвого взгляда идёт…
Аж на горло давит.
— Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! А ещё физик, — Сашка часто качал головой, будто китайский болванчик, и весело нюхал воздух. — На глазах деградируешь! Что значит, не работаешь по специальности. Раньше ты терпеть не мог, когда слово «энергия» употреблялось не в физическом смысле! Помню, помню!
— Про то, как жизненная энергия убывает, мы тогда не знали, — пожал плечами Цахилганов.
— …Циклоп! — крикнул Сашка в сторону двери, сложив ладони рупором. — Циклопка-а-а!.. Ну, не услышит ведь. Сбегай, Андрей, за ним, если хочешь. У меня от беганья ноги сделались как у кентавра. Тубудум-тубудум-тубудум! День деньской — вверх-вниз… Хочешь, копыта покажу?
— А хвост? — сказал Цахилганов.
— …Хвостов, конечно, было много, — вздохнул Сашка, — но все отпали! Ещё в институте. Не будь их, — мечтательно прищурился он, — я бы сейчас не здесь, а по дамской части работал бы. Не знаешь ты, несчастный физик, как прекрасно устроена женщина! Яичники — хризантемы! Маточные своды — небесная сфера. Женщина, брат ты мой, это — детородная, совершенная и прекрасная, вселенная в миниатюре… А что у мужиков? Одно тьфу! Мы созданы не из ребра, а слеплены из грязи! Увы…