5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Всем известно, за что! — гневается Степанида. — Весь Караган и его окрестности усеяны твоими мерзопакостными кассетами. Вот!..
Кажется, Степанида готова заплакать. Её подбородок начинает мелко подрагивать,
будто в него быстро тычут невидимой спичкой.
Но — нет: ещё выше подняла голову. И сплюнула шелуху нарочно громко, изображая презрение
и пренебреженье.
— Во-первых, какое тебе дело до
Дочь смотрит ему в глаза,
прямо и неотрывно —
и старательно разгрызает ещё одну трапецию.
Потом — другую. Третью. Четвёртую… Пятую!
Шарит пальцами в пустом уже кульке. Заглядывает в него удивлённо. Отирает подбородок с подчёркнутым изяществом. Стряхивает одинокую мельчайшую кожурку с белой кофты —
медленно — раз — другой — третий —
так, что Цахилганов теряется от этой откровенной наглости.
— Н-ну? — невинно таращит она круглые прозрачно-дымчатые глаза, поигрывая косой, будто плёткой. — Что?..Теперь — ты — доволен?..
И уходит в свою комнату, капризно выгнув спину.
Нервничая, Цахилганов ищет запись Вечнозелёной. Как вдруг стены начинают дрожать от включенного у Степаниды на полную громкость музыкального центра,
— словно — из — под — мрачных — монастырских — сводов — суровое — одноголосное — соборное — пенье — долетает — из — комнаты — Степаниды — и — он — вслушиваясь — дивится — тому — где — же — и — когда — она — отыскала — такую — странную — запись.
Цахилганов замирает.
Но Степанидка резко сбавляет громкость.
— …Что это за музыкальная манера такая, Стеша? Очень даже… редкостная.
Дочь быстро закрывает иссиня-чёрную тетрадь с позолоченными уголками, встаёт из-за стола —
дочь смотрит исподлобья:
— …А тебе зачем? Моё. Не слушай. Не слушай — моё — своими идейно грязными ушами. И не шарь здесь, по моим вещам, своими пошлыми глазами. Они у тебя, от полной бесстыжести, стали как шляпки от гвоздей… Не смей глядеть на меня своими шлямбурами!
— Стеша, — укоризненно тянет Цахилганов. — Какая же ты… злая. Мне в самом деле любопытно…
Дочь сначала ёжится, будто котёнок, которого собрались купать, и быстро строит ему дикую страшную гримаску. Но расплывается вдруг в улыбке,
простоватой до глупости:
— Вообще-то — это стихири. В русских древних церковных песнопеньях соблюдался один такой неукоснительный завет, ну — на все века, в общем, завет такой был — исполнять их одноголосно. А не двоить и не троить. Ибо крамольное двух и трёхголосье разобьёт затем непременно и единство людей, а значит — и общую, неделимую силу народа! Вот! — завершает дочь, победно
— …Так, — ошарашен Цахилганов. — Откуда познанья?
Он совершенно готов к тому, что Степанида влюбилась в религиозного фанатика.
Ох, уж этот непроницаемый Крендель! Поди пойми, что там, в бритой крупной его башке, гладкой как булыжник — оружие пролетариата.
— Откуда познанья? Из школы, вестимо, — охотно признаётся дочь. — Училка по эстетике говорила. Наша школа обычная, нам ещё нормальную эстетику преподавали. Хорошую.
— …Что за училка?
— Ага. Закадрить собрался, — Степанидка щурится с брезгливой подозрительностью, но успокаивается вдруг. — …Она тебе не понравится: у неё сумка из кожзама.
М-да. Зря, пожалуй, демократы перестали платить зарплату учителям. Прожадничали. Получайте, господа новые буржуи, новое поколенье, подготовленное голодными, озлобленными против вас педагогами…
Российская демократия,
она же — диктатура жлобов,
погибнет, пожалуй,
исключительно от своей оголтелой
жадности…
И вот Стешина комната, увешанная только натюрмортами –
с — короткими — кусками — колючей — проволоки — среди — забытых — недосягаемых — фруктов —
и ночными степными пейзажами –
с — померкшими — колючками — звёзд — над — слепящими — сквозь — десятилетия — лагерными — прожекторами —
пуста и безмолвна. И чёрно-синяя тетрадь пропала со стола вместе с ней, несмышлёной.
— …Не бойся за Стешу, Любочка. Ничего не бойся. Я с тобой…
Я сам, Люба, её боюсь.
Картины привозил из Раздолинки Патрикеич в своём дерматиновом портфеле.
— Всё по инструкции, товарищ полковник: нигде человека нет! Ни единого — на картонках! Чего рисовать не положено, того не положено. Следим! В оба!..
Старший Цахилганов рассматривал их, почёсывая выпуклый, бильярдно блестящий лоб. Бормотал что-то,
— хм — как — однако — облагораживает — художника — душевная — мука — определённо — это — могло — быть — написано — только — под — стражей — нет — воля — конечно — же — не — даёт — человеку — возможности — для — такого — высокого — сверканья — таланта —
потом прилежно складывал картины в каморку за кухней, оборачивая каждую газетами.
И вот подросшая Степанида разыскала их, вытащила на белый свет. И развесила — все! — в своей комнате… Натюрморты,
— с — короткими — кусками — колючей — проволоки — среди — забытых — фруктов —