5/4 накануне тишины
Шрифт:
Здрасьте — отвесьте — мне — лет — пять — наилучшего — строгого — режима — а — лучше — бы — крытку — мне — если — получится — конечно.
— …Быть свободным от свободы, в самом деле, дано не многим, — очнулся наконец-то Внешний в зеркале. И признал довольно неохотно: — Но, говорят, зато они, такие, становятся при жизни ангелоподобными: столь многое открывается затем их взору.
Их взору тогда открывается истина.
— Нет. Провались-ка и ты лучше пропадом. Надоел ты мне,
— надоел —
Что-то Барыбин с утра самого не заходит. Даже странно… А теперь привезли шахтёров.
Реанимация! Реанимация изнемогает…
— Свобода от свободы достигается человеком, — уныло принялся за своё Внешний. — Но — путём духовного тяжелейшего подвига подавления личной свободы. Если человек справился со своей свободой, перед ним спадают все оковы, перекрывающие движение к истине.
Поняв это против воли, Цахилганов быстро сообразил:
— Тогда уж вся история страны Советов — духовный тяжелейший подвиг! — назидательно пояснил он Внешнему, как недоумку — как выпускнику специнтерната для детей с задержками умственного развития. — Это советские люди поневоле учились быть свободными от свободы!..
И ведь — становились!..
Что ж, то была страна святых?
— То была страна святых… — то ли кто-то сказал, то ли кто-то спросил. — То была страна святых…
Эхо плавало в реанимационной палате, как отделившееся от человека и независимое пониманье. И Цахилганову это звучанье не нравилось. Потому что… любить пониманье человеку, любящему удовольствия, вообще-то — неудобно, и невыгодно, и обременительно: нецелесообразно, да!
Хотя — и — тянет — иногда — прикоснуться — к — нему — к — пониманью — так — не — совсем — всерьёз — и — ненадолго — чтоб — не — затянуло…
К счастью, ему вовремя обрыдло созерцание вечных истин. Он изрядно переутомился, заигравшись с высшими смыслами. И теперь душа его требовала совершенно противоположного.
Оглянувшись на жену и вздохнув,
— Барыбин — не — позволял — ему — кормить — Любу — не — думает — ли — реаниматор — что — всё — к — чему — прикасается — Цахилганов — оказывается — пропитанным — духовным — стрихнином —
он достал из тумбочки сразу два горячих бутерброда в скрипучей фольге: один с телятиной в листке салата, другой — с жирным сыром, осыпанным тмином. А коробку с фаршированным черносливом, повертев, пока отложил.
Что ж, этот частный, турецкий, ресторан в Карагане,
на бульваре Коммунизма,
не так уж плох…
Вон какие сливочные чалмы навертели приезжие азиаты на пирожных,
заботливо усадив каждое в небольшой, но глубокий, прозрачный зиндан.
Он дежурит у постели больной жены без
земные силы злобы
ведут информационный обстрел,
угнетая доверчивые души до бесчувственности.
Так тлетворный Запад убивает в нас остатки животворного византийства — остатки нашей живой жизни;
единственно живой на земле, то есть!..
Уж лучше бы изрёк что-нибудь про смертельный вред от свободных радикалов, право.
— Защитные силы её организма не работают, — с хмурой важностью говорил Мишка про Любовь, лежащую без движения. — Впускать в палату дикие образы, анилиновые ядовитые краски, устраивать здесь разгул безобразия и пошлости — не позволю; они меняют жизненный состав пространства и делают его не пригодным для здоровья, старик…
Как — будто — Любовь — воспринимала — цвет — и — звук — в — своём — пребыванье — меж — небом — и — землёй — меж — смертью — и — жизнью.
Маленький переносной ящик, установленный было Цахилгановым на тумбочке, Барыбин схватил за рожки антенн — и отдал санитарке почти торжественно:
— Мария! Убери отсюда око ада! В морг отнеси — эту радость обезьянолюдей. Поставь перед санитаром Циклопом!
Тому уж ничто не вредно.
…Надо же! Сивый, как ватрушка, покладистый увалень Барыбин вдруг стал решительным распорядителем цахилгановского проживанья.
В — каждом — рабе — мирно — посапывает — диктатор — но — распоясывается — как — сволочь — стоит — только — тебе — ослабнуть — быстро — же — они — перевоплощаются — рабы — смиренники — в — свою — полную — противоположность.
— Мария! Принесите телевизор из прозекторской!.. Барыбин разрешил, — сердито солгал Цахилганов, высунувшись в коридор.
Мария на сестринском посту сидела за столом, будто алебастровый монумент. И ужаль её пчела, не пошевелилась бы ни за что,
ибо думала некую думу, возможно не одну.
— Срочно! — прикрикнул на неё Цахилганов с порога. — Дождётесь вы у меня, что я вас тут всех рассобачу. В пух и прах!
Прах — пыль — пыль — прах — смерть…
Спохватившись, он оглянулся. Любовь же была спокойна. И так безмятежна,
словно видела ангелов в своём пограничье,
или цветущий луг…
— Извини меня. Ладно? — торопливо сказал жене Цахилганов, подсев к тумбочке и принимаясь за еду. — Любочка, я такой проглот, что всё это умну сей же час. Пока не остыло. Прости.
Барыбин, уж точно, при ней есть не стал бы,
— а — если — бы — и — стал — то — поглощал — бы — пищи — мало — и — скорбно — аки — гастритное — дитя.