5/4 накануне тишины
Шрифт:
…Здесь чёрная лагерная пыль свистит на ветру!
Здесь стебли вытягивают, из этой земли каторжной,
чью-то спёкшуюся кровь,
загустевшую до черноты…
Кровь!!! Они траурные, эти стебли!!! Слышишь, ты, девчонка?!.
Цахилганов отшатнулся от больничного зеркала —
от искажённого страхом лица своего,
с металлическим уродливым наростом на ухе.
— Какая пыль в конце марта?.. — вежливо удивилась Степанида,
— Потому что… не надо тебе сюда.
— Чёрная дыра — здесь, и я здесь поэтому, — вздыхает она покорно. — Ладно, останусь… А в Карагане всё жертвами давно искуплено, Караган к свету нынче идёт… Но ты смотри у меня там! Я про маму. Ты запомнил, да? Если с ней что случится… Впрочем, ты хоть как попадаешь в число людей, которые должны быть устранены,
как болезнетворные, очень опасные микробы,
или обезврежены…
Ради жизни на земле.
Степанида что-то там соображает ещё, у телефона.
Нет, право, уж лучше бы грызла семечки!..
— Хотя… — глубокомысленно произносит она. — Ты странно сейчас кричал. Как будто ты — уже не совсем ты… Говорят, вспышки теперь небывалые. Это Солнце так влияет на тебя?
— Да. Влияет. А я влияю на него. И ты тоже.
— Тогда… лучше бы ты спал! Спал бы беспробудно, чтоб не влиять.
Ммм!..Опять memento — ох, опять mori!
«А может, я преображаюсь! — едва не выкрикнул он. — Что тогда?»
Но Цахилганов кивает, машинально кивает
коротким гудкам в трубке —
и не может прервать своего киванья.
А вообще — безобразие.
Надо поставить девчонку на место.
Что значит, убью?!.
Ещё в семь лет Степанидка, к ужасу Любови, пролепетала совсем доверчиво, показывая на Цахилганова пальцем и склонив голову с белым бантом к плечу: «А когда я вырасту, я папу убью».
Был, правда, там один… неприятный повод к этому. Когда дети постарше выследили его с Ботвич. А потом дразнили маленькую Степаниду и толкали… Но ведь она должна была про это, и про свои детские слёзы, давно забыть… Однако, нет! Твердит, твердит одно и то же —
с ангельским видом, паршивка:
— Земля должна быть чистой от таких, как ты. Если природа разумна, она должна тебя уничтожить. А если нет — погибнет мир, папочка…
Ну, пусть не твердит.
Но произносит же временами,
маленькая, так и не повзрослевшая, дрянь!
Сейчас она получит отменную трёпку.
Цахилганов опять отыскивает её номер. Он долго слушает, как уходят в пустоту бесследно его частые телефонные сигналы.
Гудки летят из географического центра Евразии —
над измученной полуразрушенной
Туда, где одно ласковое, красивое, небольшое существо давно готово мысленно убрать с лица земли
его,
своего отца,
будто лишнюю шахматную фигуру с клетчатой доски.
Цахилганов, сотворивший дитя, никто иной как творец! И вот, тварь готовится поднять руку на творца, ибо полагает, что сотворена она, чистая, нечистым, видите-ли, творцом!
Решительно — мир — сошёл — с — ума.
Но кто-то суровый безмолвно остерегает Цахилганова: человек не может быть творцом человека. А вровень со Всевышним ставит себя…
— дух — тьмы — понятно — понятно — отбой!
…А может, это Любовь,
тысячи раз обманутая, преданная им, униженная
Любовь должна была породить именно такое дитя —
которому предначертано расправиться с ним,
как с осквернителем любви?
Хм, тогда… плохо дело.
Телефонные сигналы, летящие от отца к дочери, снова остаются без ответа. Выходит, её уже нет дома… Но — чу! — забулькала металлическая искусственная рыбка. Цахилганов быстро нахватывает воздуха в грудь, открывает рот, багровеет заранее…
— Ну и что ты молчишь как бешеный? — Степанида невозмутима. И она опять щёлкает семечки! — Тьфу. Смотришь в сторону Москвы своими дюбелями?
— Я? — теряется Цахилганов.
Шлямбуры, дюбеля… Что-то не припомнит Цахилганов ни одной барышни в своей жизни, которая бы знала, что это такое. Ах, да — у Степаниды в школе хорошо преподавали ручной труд…
— Конечно, ты.
— А кто это — вы, которые должны убрать меня? Стереть с лица земли?
— А тебе не всё равно?
— Скверно шутишь, Степанида. Не смешно!
— Ну, ладно. Тебе есть что сказать? Тебе, как профессиональному врагу страны и народа, есть что сказать своим недавно проснувшимся потомкам?
— Нет… — кладёт он трубку, понимая бессмысленность любых будущих своих слов. — Нет.
Беспощадная тварь. Кто бы мог подумать, что безропотная его Любовь родит эту беспощадную тварь. Будто он, Цахилганов, не человек, а…
— Мутант, — подсказал кто-то. — Она, девочка, борется с цивилизацией бесолюдей…
А бесолюди ждут, конечно, сложа руки, когда эта суровая козявка их одолеет… Да посадят её за решётку в два счёта, как только сочтут нужным! И правильно сделают! Вот и вся её борьба…
Тюремная баланда ждёт его чистенькую Степанидку!
Да ещё глазок в кованой двери.
Недрёманый.
Странно: у Цахилганова никогда не дрожали руки. Но они дрожат у него сейчас, в палате. Странно.