5/4 накануне тишины
Шрифт:
Но летучий, тревожный прах погибших. Куда от него деваться сыну полковника Цахилганова? Куда?!.
— Невиновных держали там, как зверей, подлежащих усиленной дрессировке, — принялся бубнить своё Цахилганов Внешний, будто сомнамбула. — А не поддающихся исправленью убивали.
— Как, право, просто всё в нашем государстве! Как незамысловато!
— Точно так же, как и в любом другом, где убийство непослушных может быть изощрённей и потому незаметней.
— Кто спорит… — развёл руками Цахилганов.
Да, Караган — столица
— до — угольной — черноты — а — добытая — окаменевшая — чернота — сгорала — тоже — но — в — топках — наверху…
И туда, в лагеря, переименованные в колонии, стали загонять урок, а также шофёров, кассиров, колхозников — по весьма сомнительным обвинениям и приговорам, и это был новый резерв для работы в шахтах…
А одну бывшую зону отвели под штрафбат –
под — беспощадный — знаменитый — евроазиатский — штрафбат — Спасский!..
Навязчивые мысли-мстительницы. Это Солнце впрессовывает их в башку насильно, возбуждая некие дремлющие центры памяти!
Живое — Солнце — опять — бунтует…
И придётся, кажется, пережить новую вспышку. Цахилганов морщился, потирая виски.
— Подземный рукотворный советский прижизненный ад требовал и забирал всё новые судьбы, силы, знанья, — негромко твердил Внешний, не желая выходить из мысленной колеи. — Там, в шахтах, они обугливались преждевременно, и каменели, и превращались затем в свет, сжигаемый наверху.
И этот свет можно было без особого труда расточать затем на строительство земного коммунистического общего рая.
Хватит же, довольно, хотел закричать Цахилганов.
Уж лучше бы это Солнце погасло совсем!
Однако, зажав уши, он только кивал себе, бормоча:
— Но мы, дети номенклатуры, приватизировали коммунистический рай, поделив его между собой — между сообщниками воровства… Мы украли у трудового народа заработанный им, оплаченный кровью соотечественников коммунизм. Мы разодрали его на куски! Мы завладели, каждый, своим кусочком прижизненного рая! Всё признаю, со всем соглашаюсь. Да пощади ты меня, макрокосм, иначе голова моя треснет, как гнилой орех…
Но — долго — ли — быть — каждому — такому — небольшому — земному — персональному — раю — если — в — чрево — земли — не — загонять — новых — рабов?
Новости!
Пока Барыбин не отобрал телевизор, надо…
— Не включай, — посоветовал ему Внешний, — Поздно! Всё самое главное уже свершилось — всё произошло сегодня за экраном. И это никогда не попадёт в газеты… Только что на острове Мальта международные Хозяева планеты согласились с необходимостью создания международных концентрационных лагерей
— всякий — бунт — и — даже — тихий — ропот — станут — невозможными.
— Ты хочешь сказать, что знаешь теперь больше меня? — недоверчиво косился Цахилганов в сторону зеркала.
— Но ведь и ты знаешь, что это — самый дешёвый способ наживы: лагерный капитализм. Дешевле этого, как показало строительство лагерного коммунизма, ничего не бывает. Великий эксперимент Троцкого, апробированный на просторах красной России, ныне переходит в свою новую, глобальную фазу, уже без прежних лживых догм —
они отпали за ненадобностью.
— Значит, апокалипсис…
— Именно. И ты, ты назван в этом международном совещании автором идеи международного лагерного капитализма,
— к чести Митьки Рудого, который мог бы присвоить себе идею целиком, заметь —
и это новая эра на земле. Короткая.
Последняя.
Короткая, последняя.
— …А основоположник — я: Цахилганов, сын полковника Цахилганова. И что теперь? Я должен этому поверить?
Своей выдумке поверить?!.
— Решай сам. Но знай: вот-вот будет предпринята попытка внедрения лагерного капитализма на практике, пока — на наших просторах. Начиная с Карагана… Не отпирайся: с твоей подачи! Потом этот новый лагерный порядок сотрёт границы государств и обнимет всю землю. Он употребит, пустит в дело, себе на пользу, всех разорённых, мятежных, сирых, изгнанных из квартир за неуплату, всех недовольных мировым порядком, да…
Цахилганов растерялся. Игра собственного его воображения зашла слишком далеко.
— Нет, при чём тут я?!! Они сами додумались! Сами!!! Своею сотней голов. Чудище обло стоглаво — оно давно всё это изобрело! А я только присоседился. К тому, что произросло из глубины веков! Прикинул, балуясь, что с этого мне можно получить… Если я опередил ход событий, то чисто случайно. И имя моё, внесённое будто бы в анналы апокалипсиса — чушь. Мои пьяные слова, я и выдал-то их лишь затем, чтобы Рудого не тянуло на нежности!
Чтоб огорошить! И отгородиться…
— Только вот беда: Рудый отнёсся к ним более чем серьёзно. Он даже навёл о тебе все необходимые справки. И представил их, где следовало.
— Оформил меня, короче… Я понял: Рудый меня нарочно подставил. Чтоб в истории человечества не его имя красовалось в сочетании с теорией лагерного капитализма, а моё. Имя Цахилганова. Сына полковника Цахилганова…
Впрочем, какая история? Прах, прах…
Чёрная пыль — по всему белому свету,
и никакой больше истории!..
Да что же я-то о нём справок не навёл?