5/4 накануне тишины
Шрифт:
ибо святость её отходит в небеса,
вместе с народом,
истязаемым нуждой.
Любовь отходит в небеса…
— …Оставь меня, старик. Отдыхай там, на заслуженном отдыхе, в своей Раздолинке, в километре от ржавой колючей проволоки, пришедшей в негодность, обвисшей и повалившейся местами. В Раздолинке, давно томящейся и скучающей без большой настоящей профессиональной работы. Ты — верный человек. Где теперь таких найдёшь?.. Не
Только игры… Мысленные солдатики.
И не более того…
Все люди играют временами, потому что все люди — дети. И взрослые дети, и детские дети играют — от безмерной тоски. Да, да: играют те, кто не любит тосковать, то бишь — бояться.
Джаз — тоже игра: игра инструментов друг с другом, но если в неё заиграться до беспамятства, она становится скоро образом жизни и даже судьбой —
занятной — такой — судьбой — исполненной — эстетического — самоублаженья.
Я успешно спасался джазом. За Вечнозелёной не было слышно шума лагерной пыли по весне. А теперь…
Цахилганов напел несколько тактов из Фостера,
пытаясь немного развеселить себя —
и беспомощно развёл руками:
эта игривая судьба его, кажется, подходила к концу —
ощутимо и страшно.
Потому что умирала Любовь.
А Внешний упорно молчал сегодня про чудо — и не подговаривал Цахилганова сжечь фирму, раздать деньги бедным и жить честно, скромно,
— в — тихой — невнятной — радости — жалкого — существованья — на — земле —
и не намекал Внешний на то, что тогда Любовь будет спасена, а иначе… В общем, только подвигом самоотреченья, мол, вершится чудо —
чудо — воскрешения — умирающей — жизни…
Но вчера же вот что понял Цахилганов:
каждый-то человечек у нас норовит обмануть себя какой-нибудь идейкой! Причём, сам себя шантажирует и вынуждает выкинуть что-то эдакое… необычайное!
Непременно — необычайное, иррациональное!
А без того русскому человеку вроде и уважать себя не за что; и жизнь-то ему не в жизнь,
и радость-то не в радость…
Именно оттого позывы самоотреченья так мучили Цахилганова накануне!.. О, это глупость, скорее всего. Вечная молодость, должно быть!
Вечная беспокойная молодость души толкает и толкает человека на несусветные глупости –
The sim shines bright in the old Kentucky home… —
так полагал он вчера, то напевая рассеянно, то посвистывая. Но сегодня всё было иначе.
Сегодня ему изменило прошлое.
Прошлое восстало против Цахилганова,
того и гляди — сомнёт…
Телефонная
Рудый? Рудый… Рудый!!!
— Почему мама к телефону не подходит? — голос дочери вяловат спросонья. — Ответь мне.
— Нет, это ты ответь, почему ты спишь круглые сутки?! — орёт Цахилганов, переволновавшийся только что чрезмерно. — Рекуррентная летаргия у тебя, что ли?
— Позови маму.
— У неё теперь ночные дежурства. Она устаёт. Она просит её не тревожить.
— Ночные? — долгая пауза.
Степанида подозревает неладное. А кто у неё виновник всех Любиных бед?.. И Цахилганов чувствует, как прозрачные глаза дочери начинают блестеть —
там, вдалеке.
Это беспощадный, спокойный блеск льда…
Продолженье, впрочем, следует почти благодушное,
по тональности:
— Если — с — ней — что — случится — я — тебя — убью.
Цахилганов уже не кричит — «Как ты смеешь так разговаривать с отцом, маленькая дрянь!?»
Маленькая изысканная, жестокая дрянь, дрянь! Сволочь!
— А у твоего этого… — осторожно, почти вкрадчиво, спрашивает он. — У этого… как насчёт личного оружия?
— А тебе зачем? — резко спрашивает она. — Что за нездоровый интерес к вопросам нашей самообороны?
— У него — пистолет?
— Нет! — отвечает дочь. — У него револьвер. Пятизарядный. Девятого калибра. Лёгкий, но с тугим курком. Если тебе это важно…
В самом деле, так ли уж важно,
из чего в тебя могут шандарахнуть
при случае…
— Отец, а знаешь, я приеду, пожалуй.
— Зачем? — нервничает Цахилганов, — Зачем?!. Мама собирается в Сочи. На месяц. Её долго не будет, — быстро врёт он. — А мне сейчас не до встреч. Командировки впереди. Мне надо в Германию… Ты приедешь — и будешь жить в пустой квартире, как пенсионерка. С соседом-метеорологом вежливо здороваться. И всё!.. У тебя там что, своей жизни нет?
— Мне здесь не нравится.
— Почему? Это же — столица великого государства Российского! А у тебя — детский сдвиг на почве любви к Отечеству. Вот и благоговей там, в сердце Родины, без грязных моих денег. Живи на грязные деньги Кренделя. Но если тебе их на что-то не хватает…
— Это — антистолица, — мрачно поясняет Степанида. — Здесь антироссийцы живут. В основном. Точно такие же, как ты.
— Сиди — там!!! — у Цахилганова оборвалось терпенье. — Я позвоню, тебе в Москве выдадут деньги на всё! Даже на классовую борьбу против меня, назови лишь сумму. Только не приезжай… Но запомни: на грязных деньгах чистое не строится. А если и выстроится, то рухнет, непременно рухнет. Мы это уже проходили. Пройди это и ты, если хочешь, там, в Москве… А здесь, в чёрной дыре, что ты здесь забыла? В Карагане?.. Глупая!