9 1/2 weeks
Шрифт:
хлопковая рубашка с засученными рукавами, расстегнутая на груди, волосы на груди
наверху вьются, а книзу редеют; он
натянул старые шорты.
– Ты знаешь, на кого ты сейчас похож?
– спрашиваю я.
– На Робинзона Крузо
на острове, который уверен в том, что
костюм ему никогда больше надевать не придется. Ох, как я тебя люблю!
Он хмурится, кусает губы, стараясь скрыть выражение лица: он, кажется,
немного испуган и
люблю, что у меня мутится в глаза. Он ложится на диван, откидывает голову назад
на валик, запускает руки в волосы и
говорит старательно ровным голосом, глядя в потолок:
– Вот так это и должно быть. Мы должны теперь так и продолжать, вот и
все.
Внезапно он поднимается, наклоняется вперед и, тыча в меня пальцем, орет:
– Открывай другую коробку, шлюха, открывай, подлиза ты и плакса!
Открывай, дерьмо!
– Хорошо, хорошо, сударь, - отвечаю я.
Это коробка для обуви от Шарля Журдана, магазина, в который я никогда не
заходила, благоразумно считая, что
моя кредитная карточка в Блумингдейле и это не дает мне достаточно поводов для
соблазна. Я разворачиваю бумагу и вижу
пару серых замшевых туфель, очень элегантных, на удивительно высоких каблуках.
– Благое небо, я и не знала, что бывают такие высокие каблуки!
Он встает с дивана и садится рядом со мной. Вид у него удрученный.
– Ах, я понимаю, что ты хочешь сказать!
– Что я хочу сказать? Это туфли.
– Конечно, туфли. Но мне кажется, что они тебе не нравятся. Скажи, не
нравятся? Ну, если не считать каблуков?
Я беру в каждую руку по туфле: замша мягкая, как бархат.
– Потрясающие туфли. Конечно, эти заграничные штучки носить трудно, да и
стоят они, должно быть, целое
состояние. А так, конечно...
Он пожимает плечами, как будто что-то его смутило.
– Послушай, - говорит он, - я купил их не для того, чтоб ты их носила. Я
хочу сказать, носила на улице.
Он мне показывает вещи от Бендела.
– Это для нас. Для меня. Для нас обоих. Я хотел бы... То есть, я
говорю... Но если они тебе действительно не
нравятся...
Мне вдруг кажется, что передо мной совсем молодой парень, который
приглашает меня выпить с ним по рюмке и
приготовился к тому, что получит от ворот поворот. Я таким никогда его не
видела.
– Дорогой, - лихорадочно говорю я, - они очень хороши. Ты пощупай кожу.
Конечно, я буду их носить.
– Я очень рад, - отвечает он.
В голосе его еще слышно смущение.
–
Голос его становится обычным:
– Надень все это. Быстренько.
Я повинуюсь. Как каждый вечер до сегодняшнего (и это будет последний) на
мне только рубашка, и я быстро
надеваю пояс. С чулками немного сложнее. Туфли мне в самый раз.
– Я взял с собой твои черные, - говорит он.
– Я настоял, чтобы они нашли
девушку с тем же размером. Она
перемерила девять пар, пока я не остановился на этой. К счастью, у тебя ходовой
размер.
Каблуки настолько высоки, что наши головы почти вровень. Он прижимает
меня к себе, кладет руки на мою грудь,
обводит пальцами вокруг сосков. Глаза его почти ничего не выражают.
В серых радужках я вижу два миниатюрных отражения своего лица. Его руки
спускаются ниже, на живот, к поясу,
следуют его контуру, одну за другой трогают резинки, потом верх чулок. Уже почти
стемнело. Он зажигает лампу за нами.
– Стой на месте, - говорит он мне, а сам садится на диван.
– А теперь, -
добавляет он чуть охрипшим голосом, - иди
сюда. И не спеши.
Я медленно иду вперед по ковру. Иду мелкими осторожным шажками, мои руки
неловко болтаются. Что-то гудит у
меня в ушах, и дыхание мое становится тяжелее.
– Повернись, - говорит он, когда я уже в нескольких сантиметрах от
дивана.
Я едва слышу его.
– Подними рубашку.
Я поворачиваюсь, держась очень прямо и прижимая подол рубашки к груди.
– Ты разочарован?
– спрашиваю я, и голос мой звучит пронзительно.
– Шутишь? Ты восхитительна, - шепчет он позади меня, - восхитительна,
кошечка.
Я закрываю глаза. Слушаю гул в ушах: каждая частица моего тела хочет,
чтоб до нее дотронулись. Я стараюсь,
чтобы у меня разложило уши, зеваю, трясу головой.
"Прошу тебя, прошу тебя..." - шепчет во мне какой-то голос.
– Стань на четвереньки, - говорит он.
– И хорошенько подними рубашку.
Заверни повыше, я хочу видеть твой зад.
Я рассматриваю серый ковер. Он теперь совершенно рядом с моим лицом.
– Иди на четвереньках, - очень тихо говорит он.
– До двери.
Я ставлю вперед правую руку, потом правое колено, потом левую руку.
Говорю себе: "Слоны так ходят?" Левое
колено. Все это в полном молчании, которое нарушает вдруг спор за дверью
квартиры. Хлопает дверь. Виолончелист,