9 1/2 weeks
Шрифт:
салатнице.
Массажист приходит около восьми часов. На вид ему лет двадцать, он мал
ростом, коренастый, с длинными
светлыми волосами и мощными бицепсами, выступающими под синей футболкой. На нем
джинсы и эспадрильи, а в
дорожной сумке с надписью Исландские авиалинии он принес полотенце и масло для
массажа. Я снимаю рубашку и ложусь
ничком на кровать.
– Я хочу посмотреть, - объявляет он Джимми, который продолжает
я хотел бы научиться массировать,
чтобы делать это, когда вы заняты.
– Я всегда свободен, - буркает Джимми, разминая мне плечи. Его руки,
смазанные маслом, гораздо больше, чем
можно предположить, увидев его рост, - они огромные и горячие. Руки у меня
расслабляются, и я с усилием закрываю рот.
Его ладони медленно массируют мне спину, глубоко вдавливая кожу. Он снова
массирует плечи, потом талию. Когда он
спускается ниже, мне хочется стонать.
– Дайте я попробую, - говорит он Джимми.
Большие руки оставляют меня. Веки мои тяжелеют, как будто я пытаюсь
открыть их под водой. Его руки по
сравнению с руками массажиста прохладные, их прикосновение легче. Массажист
поправляет - его, не говоря ни слова,
показывает, как надо, и снова я чувствую на себе прохладные руки, но теперь их
нажим стал четче. Ладони разминают мне
бедра, не трогая ягодиц, прикрытых полотенцем. Потом щиколотки. потом ступни.
Ученик и учитель завладевают каждый
одной ногой и осторожно массируют их.
Потом меня переворачивают. Я уже не сдерживаюсь и вздыхаю под нажимом
медвежьих лап, которые вдавливают
меня в постель. Он повторяет каждое движение массажиста, но гораздо более умело,
чем вначале. Мускулы мои
расслабляются и как бы раскисают. Кто-то покрывает меня простыней и гасит свет.
Я слышу легкий шорох - кто-то просовывает руку в пластиковую ручку.
Хлопает дверь холодильника. Они
открывают две банки пива. Несколько секунд они переговариваются шепотом, от чего
мне еще больше хочется спать.
– Двадцать пять долларов сверху.
Лампа у изголовья снова зажигается. Мне говорят, чтоб я легла посередине
кровати лицом вниз. Я слышу, как
открывают дверь ванной, потом до меня доносится звук, который производит
накрахмаленная простыня, через секунду на
меня набрасывается свежее полотенце. Кто-то расстегивает ремень.
Кожа на моей спине четко разделена на части. Те части, что
размассированы, расслаблены, лежат мягко под
простыней. Та кожа, что неприкрыта, напряжена.
–
Я слышу, как парень бурчит:
– Вы не за того меня приняли.
– Джимми прочищает горло.
– Вы не поняли, старина.
– Голос у него мягкий и любезный.
– Я же сказал вам, что вы не сделаете ей ничего плохого. Я обещаю. Ведь
она не сопротивляется, нет? Соседей на
помощь не зовет? Это ее возбуждает, вот и все.
– Ну и бейте ее сами!
– Тридцать долларов!
Матрас проваливается под тяжестью человека, который садится на кровать
справа от меня. Меня слабо стегают, и я
прячу голову под руку.
– Таким темпом вы провозитесь до завтра...
Голос звучит рядом с моей головой. Я чувствую запах пива и пота. Матрас
шевелится еще раз, сидевший справа
человек поднимается. Кто-то берет меня за волосы и передвигает мою голову. Я
открываю глаза.
– Тридцать пять долларов.
Удары становятся сильнее. Наши лица почти соприкасаются. В его глазах
почти не видно белков, зрачки
расширились. Я уже не могу ни стонать, ни сопротивляться.
– Сорок долларов, - негромко говорит он. На лбу у него блестит пот.
Тот, кто надо мной, придавливает мою спину коленом, и от следующего удара
я ору во все горло. Я молча борюсь,
стараясь снять его руку с моей головы, отодвинуть свое лицо от него, дрыгая
ногами. Он хватает меня за запястья и грубо
сжимает их, снова хватает меня за волосы и оттягивает мне голову назад.
– Давай, мальчик, давай. Пятьдесят долларов, - свистящим шепотом выдыхает
он, прижимаясь своими губами к
моим. Следующий удар заставляет меня кричать внутри его рта, а следующий за ним
так силен, что я корчусь и вою.
– Все хорошо, Джимми, - говорит он так как сказал бы официанту, который
подал ему слишком большую порцию
жареного картофеля, или ребенку, который топает ногами, капризничая после
утомительного дня.
* * *
Все это время моя ежедневная жизнь днем оставалась такой же, как всегда:
я была независима, сама оплачивала
свои расходы (завтраки, плата за пустую квартиру, квитанции за газ и
электричество, дошедшие до минимума), сама
принимала решения, сама делала выбор. Но ночью я становилась полностью
зависимой, полностью на чужом иждивении.
От меня не ждали никаких решений. Я ни за что не несла ответственности, мне не
приходилось выбирать.