9 1/2 weeks
Шрифт:
хочу.
– Как угодно. Будешь смотреть, как я ем.
Слизав с его пальцев последние капли меда, я причмокиваю.
– Отвратительная. Просто отвратительная. Тебя нужно снова выкупать. Ты
испачкала нос и даже брови.
– Он берет
салфетку и вытирает мне лицо.
– Хорошо, - говорю я.
– Теперь я могу посмотреть, что в пакете от
Бендела?
– Ты еще не видела другого; я его спрятал в продуктовую сумку, и он
раздавил
кофе. День был тяжелый, и если я этого не сделаю, то могу заснуть.
Проходит еще полчаса перед тем, как мы идем в гостиную. Я сижу на подушке
у дивана, привязанная цепью к
ножке чайного столика. Я жду, пока он наливает себе кофе, поит меня чаем, моет
тарелки и возвращается с подносом в
гостиную.
Вид у него спокойный и радостный; он закуривает сигарету, зевает и берет
Пост.
Я ору:
– ЧТО В ПАКЕТЕ?
Он прикладывает палец к губам и хмурится.
– Тс-с! Глупенькая! В этом доме для того такая дорогая квартплата, чтобы
здесь не селились шумные люди.
Старуха Крайслер сейчас же поднимется, если ты будешь так громко кричать. Я тебе
о ней уже говорил. Она живет ниже
этажом в квартире 15Д. Ей нужно, по крайней мере, одну историю с изнасилованием
в неделю. А ей уже дней двенадцать не
попадалось никакой мерзости.
– Ты теперь смеешься над физическими потребностями старых дам? Как же
низко ты пал! Если ты собираешься
продолжать, я сейчас опрокину столик. Он упадет на тебя, и тебе будет очень
больно.
Он вздыхает, снимает ноги со стола, выходит и через минуту - возвращается
с торжествующим видом, держа в
поднятых над головой руках по пакету. Он бросает их на пол и становится на
колени, чтобы снять с меня наручники. Потом
он почти автоматически растирает мне запястья, это жест, ставший для него
привычным, не имеет ничего общего с
состоянием моих запястий, по большей части, металл их едва касается.
– Ну вот, - говорит он, - теперь я сяду, а ты откроешь пакеты.
Я открываю сначала пакет от Бендела. В нем, завернутые в шесть слоев
тонкой бумаги, лежат пояс из черных
кружев с резинками и пара светло-серых чулок. Мне неудержимо хочется смеяться. Я
корчусь от хохота, потом поднимаю
пояс: он смутно напоминает мне не то скелет, не то летучую мышь. Я одеваю его на
голову. Одна резинка качается у меня
перед носом, другая щекочет ухо, а третью я ловлю ртом.
– Боже мой, - стонет он, - до чего же у тебя экзотический
Он захлебывается смехом, свистит, стонет. Нас обоих охватывает приступ
внезапного смеха, как это бывает или с
детьми на каникулах, или при особом, быстро проходящем опьянении, когда не
можешь объяснить соседу смысл шутки,
или когда сам не понимаешь какой-нибудь шутки, или когда не можешь перестать
смеяться, даже если тебе уже плохо от
смеха.
– Боже мой...
Он трет лицо и стучит кулаком по валикам. Я сняла пояс с головы и держу
на коленях.
– Я осуществил, - говорит он улыбаясь, - свою старую фантазию. Когда я
был подростком... Нет, когда мне было лет
одиннадцать, или еще меньше... Ну, не важно. Меня это всегда возбуждало, и в
одиннадцать, и в пятнадцать, и в двадцать
два, и в тридцать два года... Черный пояс с резниками не в журнале, не в фильме,
а на живой женщине! Ни одна из женщин,
с которыми я спал, его не носила, ни одна... Пришлось мне позаботиться об этом
самому.
Он подмигивает мне.
– Хочу посмотреть, на что это похоже в реальной жизни.
Я сказала ему, что пояса никогда не носила, хотя один раз несколько лет
назад хотела себе его купить. Но я себя в
черном просто не представляла, если бы я купила, то розовый или, может быть,
белый. Мы снова оба смеемся. Он
описывает мне весьма дотошную продавщицу, которая его обслуживала. Это была
женщина в возрасте наших матерей:
дородная, безупречно одетая, вежливая и равнодушная. Она выложила перед ним весь
ассортимент поясов и показала
особенности каждого: у этого - пристегивающаяся резинка, у того сзади эластичная
вставка, еще на одном - особые зажимы;
есть с розетками всех цветов из разных материй на зажимах и так далее. Все,
разумеется, можно стирать в холодной воде.
– Вы выбрали одну из моделей, которые легче всего продаются, сударь, -
сказала она ему.
Он хотел было спросить, какова же другая, но раздумал, когда она ядовито
спросила его:
– Угодно вам что-нибудь еще?
– Посмотрим теперь другую коробку, - радостно говорит он, отодвигая
столик от дивана.
Он сидит, раздвинув ноги, прямо поставив босые ступни на ковер; он
опирается локтями на колени, а подбородком
на ладони; волосы его еще не совсем высохли (он перед самым обедом принял душ) и
падают на лоб. На нем белая