9 1/2 weeks
Шрифт:
который живет ниже этажом, начинает играть упражнения, и я концентрирую внимание
на начальных тактах. Я думала, что
музыканты постепенно разогреваются, как жонглеры. Но этот вначале играет
увлеченно и сильно, но за три часа все слабее и
слабее. Он лысый и мрачный. Я его в лифте видела.
– Я больше не могу, - говорю я.
Мое тело как будто съеживается при звуке моего голоса. На секунду я кладу
голову на ковер; когда стоишь, он
жестким
мне сесть так, как я хочу: поджав
колени под подбородок и обхватив их руками.
– Что случилось?
– ровным голосом спрашивает он.
– Я чувствую себя как идиотка.
Лампа в другом конце комнаты дает недостаточно света, чтоб я могла
рассмотреть выражение его лица. Он
закладывает руки за голову и откидывается на диванные подушки. Я, шатаясь, встаю
и говорю:
– Ковер царапает.
Потом сажусь на ближайший стул, скрещиваю руки на поднятой рубашке. Один
рукав спустился, и я его
закатываю.
– Похоже, что мы уже были в такой ситуации, - говорит он, не глядя на
меня.
– Терпеть не могу собирать чемоданы.
А еще больше разбирать. Последний раз я твой разбирал целую неделю.
Внизу виолончель рычит с такой силой, как будто бы музыкант сошел с ума.
– Я не понимаю, как ты все время забываешь, что я могу тебя побить? С
тобой каждый раз приходится все начинать
сначала. Прежде чем сказать мне: "Нет, я не хочу это делать", почему ты не
думаешь о моем ремне? Почему ты ночь за
ночью забываешь, что это такое? Вечно с тобой приходится спорить, дерьмовая
потаскуха, а кончается тем, что ты делаешь
как я говорю.
Он наклоняется ко мне, откидывает волосы со лба.
– Когда я иду на четвереньках, у меня такое впечатление, что я стала
собакой... Я боюсь, что ты смеешься надо
мной.
– Да, ты должна чувствовать себя идиоткой. Какая срань, шлюха! Захочу
посмеяться над тобой, так скажу.
Я молча трясу головой. Он ходит вокруг меня, рассматривая меня изучающим
взором. Я сижу словно каменная на
краешке стула, сжав колени, скрестив руки и обхватив ладонями плечи. Он тянет
меня назад, пока я лопатками не касаюсь
спинки стула. Он запускает руку мне в волосы, массирует мне кожу на голове; он
медленно оттягивает мне голову назад,
пока мое лицо не принимает почти горизонтальное положение. Макушкой я касаюсь
его члена. Он трет кулаком нижнюю
часть моего лица. Рот у меня открывается. Когда я начинаю стонать, он на минуту
выходит,
кладет его на чайный столик.
– Посмотри на него. Посмотри на меня, - говорит он.
– В три минуты я тебя
на целую неделю в постель уложу.
Но я его едва слышу. Мне больно дышать, настолько горло у меня сжало.
Открытый рот причиняет мне боль.
– Иди на четвереньках, - говорит он.
Вот я опять в той же позе. Я прячу лицо на правом плече и чувствую, как
дрожь от подбородка распространяется по
всему телу, у меня дрожат руки и ноги, даже пальцы на ногах дрожат. Я слышу, как
стек стучит по крышке стола. Острая
боль пронзает мне низ ягодиц, в глазах красные и белые круги. Слезы выступают у
меня на глазах. Выведенная из
оцепенения, я кое-как добираюсь до двери, потом направляюсь к лампе. Подходит
кошка, трется о мою ногу и мурлычет.
Чулки рвутся на коленях. В ту секунду, когда я дохожу до дивана, он обрушивается
на меня и опрокидывает меня на спину.
Первый (и единственный) раз я кончаю вместе со своим любовником. Потом он
лижет мое лицо.
Каждое прикосновение языка вызывает у меня ощущение тепла, а потом -
когда он убирает язык - ощущение
холода; слюна и пот испаряются в кондиционированном воздухе комнаты.
Когда он останавливается, я открываю глаза.
– Но ты бьешь меня, даже когда я делаю то, что...
– говорю я тихо.
– Тебе
нравится меня бить.
– Да. Мне нравится видеть, как ты корчишься, слышать, как ты умоляешь
меня. Слышать твои крики, когда ты
больше не владеешь собой. Люблю видеть ссадины и следы побоев на твоем теле, и
знать, откуда следы ремня на твоей
заднице.
Я вздрагиваю. Он вынимает старое одеяло, которое обычно сложено под
диванной подушкой. Он его
разворачивает, укрывает меня, расправляя у меня под подбородком выкрошившийся
шелковый край:
– А еще мне нравится это, потому что ты этого хочешь.
– Да, хочу. Но никогда, если... никогда...
– в полусне шепчу я.
– Я знаю, - говорит он мне на ухо, запуская обе руки мне в волосы.
* * *
Никто никогда не видел моего тела, кроме парня по имени Джимми и женщины,
чьего имени я не знаю. Иногда в
ванной или перед зеркалом я смотрела на следы побоев на себе с тем смутным
любопытством, с каким обычно люди
рассматривают чужие семейные фотографии. Они со мной не имели ничего общего. Мое