A and B, или Как приручить Мародеров
Шрифт:
— Не обсуждали, — покорно кивнула она.
— Это было неправильно. Не так, как я хотел. Не так, как я себе представлял. Мне надоело быть в центре дурацкого розыгрыша, и я не был уверен, что…
— Ты такой глупый, Ремус, — вырвалось у Эмили помимо воли.
Ремус замер, пытаясь понять, что она имела в виду, потом мотнул головой и легко оттолкнул ее от себя. Чтобы потом развернуть к себе лицом. Эмили машинально зажмурилась, не желая ни при каких обстоятельствах смотреть в глаза этому, новому Ремусу, который появлялся так редко, но всегда вызывал в ней
— Пойдем, — в его голосе слышалась улыбка и легкая усмешка. Он потянул ее за руку, и она вслепую пошла за ним, чуть не споткнувшись о маленький порожек.
В спальне было темно, и только мебель проступала бесформенными белыми пятнами. Тонкие занавески колыхались, и за окном стояла свежая весенняя ночь. Черно-желтая, пахнущая акациями и хвоей. Эмили чувствовала себя как в пьяном бреду, ведомая непонятным ей шестым чувством, которое благополучно довело ее до кровати, осторожно стянуло с нее узкую водолазку, черную школьную юбку и шерстяные гетры. У чувства было знакомое лицо, пахнущие родным запахом руки и внимательные голубые глаза.
— Ты красивый, — задумчиво сказала Эмили, вновь оказавшись сверху и с упоением водя пальцами по обнаженной груди, выступающим ключицам и подрагивающими от прикосновений животу.
Ремус молчал, глядя на нее снизу вверх взглядом, какой бывает у тщательно сдерживаемого желания, вот-вот готового сорваться с цепи. Его лицо чернело среди белоснежных подушек, и только глаза по-звериному блестели, словно он и не волком был вовсе, а диким лесным котом.
Эмили наклонилась к нему, мазнула по щеке свесившимися волосами и начала с методичной жестокостью покусывать его за шею. Ремус думал, что сойдет с ума, а еще думал, что это мучение он готов терпеть вечность, потому что предвкушение того, что должно было последовать после, ему нравилось едва ли не больше.
Коротко то ли вздохнув, то ли рыкнув, он одним движением перевернулся, теперь уже нависая над Эмили, с жадностью разглядывая ее бледное лицо с широко распахнутыми удивленным глазами.
Ничто не удивляло Эмили Паркер больше, чем моменты, когда кто-то внезапно захватывал над ней власть.
— Боишься меня? — хрипло спросил Ремус. Он не волновался, ему просто было интересно.
Эмили помотала головой, ее взгляд снова похолодел, будто она вспомнила про свою ущемленную гордость.
— А зря, — совершенно дико прошептал Ремус, и его рука неумолимо двинулась вниз.
Он с каким-то почти садистским наслаждением наблюдал, как она пытается удержать контроль, сдавая позиции одну за одной, совершенно неспособная что-либо с собой поделать. Эмили почти не стонала, превращая готовые вырваться стоны в прерывистое хриплое дыхание, и зверь внутри Ремуса окончательно сошел с ума.
Потому что обладать своей жертвой — недостаточно. Зверю необходимо видеть, как жертва подчиняется ему с каждой секундой все больше и больше, переступая через собственную гордость и убеждения.
Ремус знал, что ей это нравится.
Эмили знала, что это нравится ему.
И если бы Сириус или Джеймс знали, как на самом деле выглядят
***
Лили Эванс восседала на огромной оранжевой подушке, обняв обеими руками свою любимую игрушку — плюшевого осьминога. Она притащила его из Хогвартса, водрузила во главе кровати и сказала, что теперь Диего будет сидеть здесь. На вопрос Джеймса, где же они с Лили будут спать, девушка только неопределенно пожала плечами и перебралась поближе к камину.
Вокруг летали наколдованные пушистые одуванчики, отчего все время хотелось чихать, но Лили ни за чтобы не променяла эту наполненную летом комнату на порядком опостылевшую гриффиндорскую спальню.
— МакГонагалл говорила с тобой о происходящем? — спросила она, ненароком любуясь Джейсом, который в тот момент как раз снимал рубашку.
Будь это чья-то чужая рубашка, Лили бы непременно поморщилась от запаха и тонко намекнула на необходимость принять ванну. Но в Джеймсе все было родным. Джеймс оказался тем, кого Лили хотела видеть рядом, и неясные образы и силуэты таинственного возлюбленного в ее девичьих снах приобрели знакомые черты.
— Я не хочу об этом говорить, — отрезал Джеймс. — Я летел под дождем на чертовой метле добрых три часа, я не мылся и не спал, и последнее, чего мне не хватает — это разговор о Дамблдоре и его тараканах.
Лили коротко вздохнула, улыбнулась самой солнечной из своих улыбок и протянула руки навстречу Джеймсу. В его большом красном свитере с вышитым оленем (подарок Молли) и торчащими из-под него голыми коленками она выглядела ужасно мило, так что Джеймс даже на секунду оторопел.
— Ну раз ты приглашаешь, — туповато ухмыльнулся он.
А потом медленно и как-то неуверенно пошел к Лили, опустился рядом и обнял своими большими руками, уткнувшись носом ей в рыжую макушку. Лили чувствовала себя так, будто ее накрыло огромное мягкое одеяло, и ощущение, что просто так из-под него ей не выбраться, дарило тепло и умиротворенность.
Из-за своего роста и комплекции Джеймс мог казаться слишком большим и неуклюжим, но это в нем и нравилось Лили больше всего. Его большие руки и большое сердце, которое так гулко и упрямо билось у него в груди. Этот мерный стук казался ей красивым, и она могла слушать его часами, запуская пальцы в жесткие волосы и почесывая Джеймса за ухом, как толстого мурлыкающего кота.
Джеймс замер, прикрыв глаза и не шевелясь, совершенно разомлевший от ее ласки, и изредка вздыхал. Одуванчики пролетали мимо, время от времени совершая посадку на его голове, а потом вновь воспаряли в воздух и светились, пропитанные мягким оранжевым светом.
Лили завозилась, пытаясь поудобнее устроиться и распрямить затекшие ноги, и Джеймс тут же очнулся.
— Мы здесь одни, — негромко проговорил он ей куда-то в плечо, скользнув губами по щеке и шее. Лили вздрогнула и тут же запунцовела от его тона. — Никаких Блэков, врывающихся в комнату, Ремусов, тоскливо сопящих на соседней кровати, и Питеров, читающих нотации.