A and B, или Как приручить Мародеров
Шрифт:
Письмо пришло всего лишь через неделю после начала занятий.
«Эрмина… все».
И больше ничего. Ни соболезнований, ни утешающих слов, ни просьб приехать домой.
Одна жалкая строчка, в которой даже не было слова «мама», лишь скупое и такое чужое имя, которая мать ненавидела и просила называть ее просто Эри.
— Все будет хорошо, клубочек, — тихо сказала мама, пожимая ладонь Элизы. — Веришь?
Она казалась рассыпчатой, готовой распасться на песчинки в свете редких свечей, удерживаемая
— Я поправлюсь, веришь, клубочек?
«Не верю, мама».
— Конечно, мама…
В комнату постучали, и призрак Эрмины, улыбнувшись как-то неловко и испуганно, растаял в сумраке комнаты.
— Элиза? — приглушенный голос Эрики раздался с другой стороны двери. — Тебе пришло письмо от какого-то… — она пошуршала конвертом. — …Питера. Твоя сова билась в окно целый час, но ты ее не пустила, и она прилетела ко мне, так что… — Эрика постояла под дверью, надеясь хоть на какую-то реакцию. — Все хорошо, Лиз?.. Впрочем, ладно… я оставлю под дверью. Не забудь, дорогая.
Эрика сейчас была похожа на маму в ее последние дни. Она усыхала на глазах, робко улыбаясь своей племяннице, сыну и его невестке. Иногда подолгу смотрела в огонь, так, что даже вязание выпадало у нее из рук. Она все чаще набрасывала на плечи молочно-белую пуховую шаль с золотистыми прожилками, все реже надевала нарядные платья, превращаясь из изысканной аристократки в состаренную горем старушку.
Что бы ни думал Люциус, Элиза не смогла бы причинить тетушке вред.
Не сейчас, когда она была так похожа на свою сестру, Эрмину.
Иногда, когда очередной приступ схлынивал, и Элизе почти казалось, что она справилась со своим проклятием, она спускалась в гостиную к Эрике и по нескольку минут стояла подле нее, незаметная и тихая. Пока Эрика не поднимала головы от спиц и пряжи, Элиза могла представлять на ее месте свою мать.
Они были очень похожи и по характеру чем-то напоминали ей братьев Блэков.
Эрика, как и Регулус, была типичной любимицей в семье, получала все самое лучшее, оставалась в общем-то неплохим человеком, но слишком мягким, разбалованным и несамостоятельным.
Эрмина, как и Сириус, пошла против родительской воли, что было сделать совсем нелегко, и до конца своих дней спрашивала себя — а насколько ли правильно я поступила? Она не сомневалась в своем решении по-настоящему, но когда отказываешься от родной семьи, ни в чем нельзя быть уверенным. В том числе, и в собственном рассудке.
Элиза скосила глаза вбок, на серо-белую стену, по которой змеились тени и тонко вспыхивала позолота, глубоко вздохнула и, опираясь руками на матрас, приподнялась на кровати.
Все же здесь было очень жарко и душно, пахло потом и болезнью. Элиза очень хорошо знала, как пахнет болезнь.
Этот грязный, удушливый запах, вмиг пропитывающий комнату вплоть до самых
Элиза, спотыкаясь и чуть не упав на белый паркетный пол, добрела до двери и обессиленно сползла вниз прямо у порожка.
Письмо — свежий хрустящий конверт — лежало тут же, чуть просунутое под дверью, и на нем неровным почерком Питера было обозначено имя Элизы. Элизы Киллбрук.
Элизу разобрал смех.
Она тряслась, держа в руках этот злополучный конверт, и беззвучно смеялась, обнажив зубы и розовые десны. Пальцы были мокрыми от пота, и чернила тут же начали размазываться, превращая ее маггловское имя в одно большую отвратительную кляксу.
Если бы только так можно было поступить со своей жизнью.
Просто превратить ее в кляксу, сделать ее черной кашицей, чтобы не пришлось смотреть в глаза тем, кого ты предаешь.
Элиза предавала не из-за страха, а оттого страха и не испытывала. Только омерзение. К себе, к миру, к проклятому обществу, которое никак — ну никак! — не может жить без чертовой войны. Но она хотела быть на стороне победителя, она хотела быть с теми, кто убивает, а не с теми, кого будут убивать.
«…Я беспокоюсь, Лиз. Ты совсем ничего не написала мне за прошедшие четыре дня. С твоим отцом все в порядке? Или он снова пьет? Черт, я не знаю, как описать все, что случилось тут, со мной, с нами — с Мародерами. Оттого все так сумбурно получается.
Просто помнишь — ты же магглорожденная? Будь осторожнее, пожалуйста. Случилось кое-что страшное… Эмили пропала.
Они с Ремусом были в Косом Переулке и… я не знаю, что еще сказать. Мы думаем, это проделки Малфоя. Как бы мне хотелось ошибиться. Но, черт, ты и сама всегда говоришь — если ты отчаянно хочешь оказаться неправым, это значит, что ты полностью и бесповоротно прав.
Мы будем искать ее, искать сами, без мракоборцев. Просто хотел сказать… попросить… Напиши мне, как только прочтешь? Я не вынесу, если ты… если мы… Ремус так волнуется, Лиз! Я не представляю себя на его месте. Мне кажется, я бы сошел с ума, если бы ты…
Напиши мне. Пожалуйста».
Строчки плавали у Элизы перед глазами и это «Лиз!» стучало в ее голове, словно пружинистый мячик.
Лиз. Лиз. Лиз.
Мерлин, она не могла сказать, что любила Питера, но она и не могла быть равнодушной к тому, кому было настолько не наплевать на ее жизнь.
Ответ получился сухим, корявым, и бумага вся размякла от влажного жаркого воздуха, заполнявшего комнату. Но это было все, на что хватило ее сил.
Она написала понизу пергамента, прямо под неровными взволнованными строчками: