А жизнь идет...
Шрифт:
Вернувшись домой, консул тотчас отправился к жене и сказал:
— Прежде всего, На-все-руки стал благочестив. Иначе это нельзя назвать.
Фру Юлия: — На-все-руки? Вот как! Впрочем, я видала, как он крестится.
— Да, но теперь ещё больше. И я попрошу тебя, когда ты его увидишь, не упоминать нечистого и не говорить с ним в легкомысленном тоне.
— Ха-ха-ха! — Фру Юлия рассмеялась.
Затем он сообщил о положении на постройке. Так как всё это было невероятно комично, то они шутили и смеялись.
Гордон Тидеман, который был
— Поговори с Марной, ты это сделаешь гораздо лучше меня. Скажи ей, что все дорожные рабочие с ума сходят по ней, что они не могут без неё жить — ха-ха! — и что в особенности один, которого зовут Адольфом, имеет на неё самые серьёзные виды. А другие за это хотят убить Адольфа. Ха-ха-ха!
Фру Юлия смеялась тоже, но она как будто бы знала взгляд Марны на это дело.
— Может быть, она сама влюблена в этого Адольфа, — сказала она.
— Тогда она с ума сошла, — сказал Гордон Тидеман, — и мы отошлём её обратно в Хельгеланд, откуда она приехала. Пускай ноги её не будет больше на дороге, она не должна задерживать работу, — передай ей это. Где это слыхано! И ты будь с ней решительной, Юлия, как если бы это был я сам.
— Хорошо, — сказала фру Юлия.
Гордон Тидеман, избежав объяснения с сестрой, почувствовал, вероятно, облегчение, он опять стал шутить:
— Кстати, Юлия, и ты не вздумай показываться па дороге. Я запрещаю тебе это, а если пойдёшь, я застрелю тебя.
— Ха-ха-ха!
— Потому что я не знаю никого, кто бы больше тебя возбуждал нас, жалких мужчин, и заставлял бы нас терять последние остатки разума.
— Ха-ха-ха! Да замолчи ты, Гордон! А не хочешь ли ты за это поговорить с нашими девушками? — спросила она. — Они тоже сошли с ума. Они ходят к крестителю в Южную деревню, а теперь придумали «вымачивать себя и готовиться», как они это называют. Занимают ванну по два раза в день, и никто из нас не может попасть туда.
— Возмутительно! — сказал Гордон Тидеман.
— Я спросила их, к чему вся эта чистоплотность? Они ответили, что делают это для того, чтобы не быть грязными, когда им придётся снять рубашку и креститься в Сегельфосском водопаде.
— Не верится, что это возможно. А кто же из девушек это выдумал?
— Горничные. Я надеюсь, что ты их здорово прохватишь.
— Я? А не думаешь ли ты, Юлия, что было бы лучше...
— И ты будь с ними решительным, как если бы это была я сама, — сказала фру Юлия.
— Но почему же я? — отвечает Гордон Тидеман, консул. — По-моему, это скорее касается тебя. Нет, серьёзно, девушки, горничные — твой департамент. Ты же не позволишь им делать, что им вздумается, в твоём доме. Если б я был хозяйкой, они б у меня по-другому заплясали. Где это слыхано! Другое дело было бы... Но раз уж у нас так много неприятностей, не покататься ли нам вдвоём в автомобиле после обеда? Что ты об этом думаешь?
— Да, это было бы неплохо.
— И потом погода такая чудесная, что можно взять и детей. И самого маленького тоже.
И на дороге наступили мир и тишина. Марна отсутствовала.
То, что приходил аптекарь и Старая Мать, не тревожило рабочих: стоило ли из-за этого беспокоиться? Адольф неукоснительно и прилежно работал в своей артели. Больдеман был старостой, и женщины для него не существовали. Работа близилась к концу. Август имел полное основание быть довольным.
Но много было людей, которым Август должен был помогать и советом и делом. Существовало такое мнение, что его легко было просить и что он умел находить выходы. Так, например, пришла Старая Мать и смиренно сказала:
— Будь так добр, На-все-руки, и удели мне крошечку своего внимания!
— К вашим услугам!
Старая Мать переживала кризис, она была в величайшем затруднении и последние две недели ходила, погружённая в тысячу мыслей. Ведь не правда ли, было же совсем немыслимо запираться ей вместе с Александером в коптильне? Это был, конечно, временный выход, и долго так продолжаться не могло. Ведь всё равно приходилось отпирать дверь, для того чтобы один из них мог выйти, и тогда всякому легко убедиться, что другой остался внутри. Открытие это сделали обе девушки, Блонда и Стинэ, две сестры, которые жили в услужении у Старой Матери с юных лет и были одного с ней возраста. Сестры не хотели ничего дурного своей старой хозяйке, но они сделались религиозными и решили спасти и её.
Больше нельзя было запираться в коптильне.
И это ещё не всё. Старая Мать была уверена, что с этого времени будут следить также и за её окном, чтобы длинноногий человек не мог проскользнуть туда.
Даже и последний выход был теперь закрыт.
Однажды, когда Старая Мать бродила по городу, она встретила аптекаря Хольма, который обратился к ней со своими обычными весёлыми шутками и ужимками и пригласил её в гостиницу.
— Стаканчик вина, не так ли? — спросил Хольм.
Было весело, торжественно — среди бела дня, на глазах у всех, самым невинным образом, в большом красивом салоне гостиницы; ничего похожего на закуту в коптильне в усадьбе. Они не шептались, они говорили громко, во всеуслышание, потом пошли вместе вверх по дороге, — «Пожалуйста, смотрите все, кто желает!»
Это было в первый раз.
— Это нужно повторить, — сказал Хольм. — Очень приятная для меня прогулка, мне не пришлось возвращаться домой и раскладывать пасьянс.
И Старая Мать была не менее довольна; ей нравилось опять выходить на свет божий, это было весело, она в первый раз после многих лет смеялась от всего сердца, впрочем, и разумно беседовала, — Старая Мать умела и это.
Они повторили прогулку, обоим это было приятно. Да, у Старой Матери зародилась даже маленькая радость в груди. Ах, это было так давно, это было очень весело! Она могла благословлять обеих девушек, которые направили её на путь истинный.