Абонент вне сети

Терентьев Денис

– Не буду я у прилавка, – взвизгнула Юля. – Вот пойду к Бочкину и скажу: помнишь, на пикнике меня лапал, в номера звал, а сейчас уволить хочешь!

– Юля, не надо ходить, – решительно встряла в разговор молчавшая до этого ответсек Ирина. – Это бесполезно, Юля. Бочкин много кого лапал, и кое-кто, не будем показывать пальцем, ездил с ним в эти самые номера. В твоей ситуации лучше уйти красиво.

– Это верно, – согласилась Наталья. – Еще неизвестно, кого из нас уволят. Мы все в равном положении.

– Так уж и в равном! –

Юля вскинула голову. – Кто останется, будет решать Глеб Максимович, а он, все знают, на тебя запавший. Если ты его за меня попросишь…

– Нет, нет, – Наталья невольно сбросила руку с Юлиного плеча, подозрительно поглядывая на ее лицо, вдруг ставшее волевым и осмысленным. – У меня муж, и вообще он не в моем вкусе.

– А у меня мама и сын, – уголки рта Юли поползли вниз, и она снова всхлипнула. – Наташка, помоги…

Я посмотрел на Ирину и понял, что скоро полетят перья. Впрочем, Юля вела себя глупо. Наталью нужно было уговаривать тет-а-тет. Или сразу идти к Бочкину. Или к его жене.

Только тут я заметил Разумовского, крутившего в стороне кубик Рубика.

– Что-то вы много работаете, Федор Михайлович, – подошел я.

– Да я за расчетом, – лицо домового было спокойным и приветливым.

– Увольняют? Вас? Зачем?

– Наверное, есть бабушки на две копейки дешевле.

– Дебилы! И куда вы теперь?

– В парк на прогулку, потом домой. Ты за меня не беспокойся, а вот мне за тебя страшно, – он посмотрел на меня кротко и пронзительно. – Ты становишься беспощадным.

– Только к врагам рейха, – пошутил я.

– У тебя в глазах появилась способность задушить котенка, – Разумовский убрал кубик в карман. – Ты думаешь, что стал сильным, а на самом деле ты становишься похожим на них.

Он показал рукой куда-то в сторону, имея в виду то ли перископовское начальство, то ли вообще людей из мира власти и денег.

– А вы советуете мне и дальше кивать, улыбаться и забыть слово «нет»?

– Люди бывают светлыми, темными и никакими. Никакие обычно становятся темными, когда в них просыпается честолюбие. Твоя злость скоро пройдет, и что ты выберешь? Скорее всего, будешь перестраивать мир под себя.

– Это плохо?

Разумовский не успел ответить, потому что на порог перископовского штаба вышел зам Бочкина Юрий Петрович Огинский. Помимо коммерции он разруливал всякие предвыборные гонки, в которых сам не мог участвовать из-за прошлого: при большевиках он сидел за хищение соцсобственности и закосил армию «под психа». Лица сотрудников обратились к Огинскому с тайной надеждой, словно он собирался прочесть Нагорную проповедь. Но зам коммерческого лишь кому-то рассеянно кивнул, нашел глазами меня и двинулся навстречу.

– Егор, привет, – Юрий Петрович протянул вместительную ладонь и отвел меня в сторону. – Давай попиарим одного козла.

– У меня свои козлы недопиарены, – уклонился я. – Да и с работой пока не понятно ничего.

– Чего тебе не понятно? – удивился Огинский. – Ты остаешься, мне Борисыч сам говорил. А дело не терпит.

– Сто пятнадцатый, что ли?

– Ага.

В сто пятнадцатом избирательном округе проводились выборы представителя в Госдуме, поскольку прежнего депутата убили из-за каких-то бензиновых разборок. О своем желании позаботиться о жителях округа заявили экс-начальник ГУВД, директор зоопарка, худрук драматического театра и даже бывший зам бывшего мэра, сидевший в «Крестах» за организацию заказных убийств.

– У них сейчас самая сеча, – рассказывал Огинский. – Помидоры друг другу крутят со страшной силой. Кто-то додумался выпустить листовку от имени Евграфова: мол, в городе, пережившем блокаду, должны помнить, что значит остаться без крыши над головой, поэтому давайте построим в нашем округе дома для беженцев из Чечни. По всем почтовым ящикам раскидали. Ну, естественно, Евграфов больше не боец. А вчера такая же телега якобы от Смирнова появилась: дорогу молодым, на хрена мы тратим деньги на бесполезных пенсионеров. А пенсы в основном на выборы и ходят.

– От меня что требуется?

– В свете новейших технологий надо написать от лица одного черта, что он – педераст с передовыми взглядами, борется за права сексуальных меньшинств. И самое главное, напиши, что он хочет вести просветительскую работу в школах: мол, здравствуйте, дорогие дети, в жопу – это очень хорошо. Ну, в общем, придумаешь, не тебя учить.

«Прогрессивный педераст» после «фармагеддона» решительно не усваивался. Конечно, после восьми лет работы в петербургской журналистике я не мог похвастать профессиональной невинностью, но насиловать совесть в столь извращенных формах я не пробовал и пробовать не собирался. В голове закрутились фразы, от которых краснеют грузчики.

– А что меня ждет в случае успеха? – спросил я и удивился собственному вопросу. Как будто плотина внутри меня блокировала половодье чувств.

– Сто евро, – ответил Огинский. – И мое радушие. Завтра к утру успеешь?

Я с грустью отметил, что Огинский совсем не похож на Мефистофеля, который осознавал наличие в Фаусте личности и мог лишь соблазнять, а не навязывать. Юрий Петрович привык иметь дело с людьми деловыми и голодными, за которых «да» говорят желудок и амбиции.

– Такие материалы несколько не по моей теме, – первые пары несогласия прорывались наружу.

– Ну, послезавтра – край, – Огинский не заподозрил бунта, решив, что я просто выторговываю себе время. – Да, зовут его Иосиф Борисович Мамонтов. Запиши, а то забудешь…

– Вы меня не поняли, – я добавил металла в голос, но тут у Огинского зазвонил мобильник. Он буркнул что-то неразборчивое и отошел в сторону. «Какая Йошкар-Ола? Без проплаты ничего не отгружать!» – кричал он в трубку. Забыв про меня, Юрий Петрович зашел в здание, перепрыгнул через турникет и исчез в коридорах.