Абонент вне сети

Терентьев Денис

Гуськов появился неуверенной походкой студента, который выучил десять билетов из тридцати. Наверное, он решил, что я плохо поддаюсь давлению, и включил обаяние. Я широко улыбнулся в его сторону и приветственно замахал рукой. Чекист мгновенно перешел с галопа на рысь и надел на себя солидность как шубу – сразу в два рукава. Приготовленную ему засаду он принял за белый флаг.

– Подумал над вашим предложением дружбы, Николай Иванович, – начал я сразу после приветственного рукопожатия. – Наверное, вы правы – современному человеку нужна «крыша». Но поскольку я не современный человек, а обычный

лузер, то мой ответ – нет.

Надо отдать ему должное, разочарование не разлилось по его лицу, как молоко из перевернутой на столе кружки. Он лишь сглотнул и сморгнул.

– И почему так, позвольте узнать? – Он старался казаться задорным.

– А вы как думаете?

– Я полагаю, вы не по годам инфантильный человек и живете в мире грез – матрица, шматрица, – злость и обида прорвались из него брызгами слюны. – Не развиваетесь в жизни, придумали себе какие-то декандентские идеи, а у самого даже машины нет.

– Точно, моя девушка из-за этого от меня ушла, – согласился я. – Те же слова говорила.

– И сами же себя неудачником называете.

– Я? Себя? Неудачником?

– Ну только что ведь сказали – “я – лузер”.

Выглянуло солнце, от воды потягивало сыростью, которую я так любил. По Неве с рокотом прошуршал водный трамвайчик – как предвестник веселого и теплого времени.

– Так лузер и неудачник – это две большие разницы, – я обрадовался, что вынудил чекиста к откровенному монологу. – Быть лузером – значит не просыпаться по будильнику, не иметь начальства, не трогать, что воняет. В жопу не давать, в общем. А неудачник ведется на разные обманки – бабки, престиж, развлечения, крышу вашу хитрозадую. Парится без всякого смысла, и все человеческое из него уходит, как песок. Это Фауст Мефистофелю душу продавал оптом. Вы правы, другие люди раньше жили, было что продавать. А сейчас по песчинке, незаметно – за водительские права, за техосмотр, за ужин. Я так понимаю: человек без положения – это лузер, а неудачник – это человек без души.

– Боюсь, что в итоге вы станете и тем и другим, – Гуськов так ловко вышел из ситуации, что я окончательно перестал беспокоиться за судьбу родины.

– Я думаю, самое время попрощаться, Николай Иванович, – я протянул ему руку. – Не обижайтесь, если не поздравлю вас с Днем Победы.

– А я вам еще раз напоминаю, что не нужно никому рассказывать про факт нашей встречи, – он вложил мне в руку свою клешню. – Мой вам дружеский совет. Прощайте.

Он решительно зашагал в сторону Литейного, а я вышел на набережную, немного пофутболив жестяную банку из-под пива. Во мне нарастал экстаз свободы, когда тебя разрывает на атомы желание прыгать, стрелять, есть чернику со сливками, петь вторым бельканто и прижимать к груди робких второкурсниц, ловить носом свежесть их плоти и верить, что этот экстаз может продолжаться вечно. Я даже подкатился к какой-то молодухе, курившей у Невы, и спросил не пробегал ли здесь мой белый конь. Она оказалась дурой и просто ответила, что «нет». Я уже начал присматривать новый объект желания, когда позвонил Волчек:

– Егор, срочно приезжай в офис, у нас катастрофа…

Хотя обеденный перерыв в «Перископе» уже миновал, на крыльце кучковались десяток сотрудников, нервно попыхивая сигаретами. Дымили даже некурящие, а столь озабоченные лица я видел только во времена дефолта, когда доллар подорожал в пять раз за неделю.

Волчек был похож на старого белогвардейца в 1937-м, услышавшего давно ожидаемый стук в дверь.

– Кажется, надо пойти поискать работу? – спросил я у него вместо приветствия.

– Мы вроде остаемся, – мрачно пояснил Дима. – Зато убирают половину верстальщиков, корректоров и рекламщиков. Из секретариата тоже каждого второго.

– И каждую вторую уборщицу, – встрял я. – Теперь убирать будут только половину здания.

– Половину журналов закрывают, ты чего, не врубаешься? – с вызовом посмотрел на меня Дима. – «Чипполино», «Дамский», «Авто», «Спорт», «Подвальчик» и «Зверь». Утром пришел Бочкин и остановил верстку. Через полчаса будет общее собрание.

– И ты называешь это катастрофой? Знал бы – гулял бы дальше. Что здесь интересного? Нам предложат совершить массовое ритуальное самоубийство?

– У руководства не было другого выхода, – запел свою обычную песню Волчек.

Мы подошли к взвинченным коллегам. Денег, которые ушли на вчерашний корпоратив, хватило бы, чтобы содержать их всех еще год.

– Господи, наконец-то, как меня достала это рутина, – восклицал пока еще редактор «Авто-перископа» Витя Сивухин, нервно подергивая щекой. – Наконец-то свобода! Буду сидеть дома, писать книгу и не видеть воронинскую морду каждое утро. Я же литератор, а не конторская гнида. Буду курить, когда хочу, есть, когда хочу.

– Кузьмич, а кушать ты что будешь? – поинтересовался у него прагматично настроенный Миша Быков, замреактора «За чертой», которому отставка не грозила.

– Ха, ты думаешь, я работу не найду, – щека Сивухина затряслась еще сильнее. – Да меня много куда не звали. Я остался только из-за журнала: не хочу, чтобы мое детище развалил какой-нибудь неуч.

– Виктор Кузьмич, – перебил Сивухина «интимный» редактор Игорь Аркадьевич Вайсман. – В ваших словах звучит новое для вас чувство превосходства над бывшими коллегами. Вы теперь, значит, петербургский писатель, а мы – гиены ротационных машин?

– Нет, что вы, я так не думаю, – Сивухин втоптал окурок в землю. – Просто мне кажется, что я очень долго спал, а сейчас просунлся.

– Точнее, вас разбудили и попросили покинуть помещение, – уточнил Вайсман.

– Торжествуйте, торжествуйте, Игорь Аркадьевич, – Витя вздернул голову и по локоть погрузил руки в карманы брюк. – Посмотрим, сколько вы сами тут продержитесь. Вы мне просто завидуете. Вы уже старый, а мне всего сорок лет. Я еще могу начать все сначала.

Пока закипал возмущенный разум коллег, я отошел к девушкам из секретариата, кружившими вокруг Юли Добродеевой. К Юле в последнее время было больше всего претензий, и она чувствовала себя обреченной.

– Кому я нужна? – Юлины глаза словно плавали в лужице. – У меня больная мама и маленький сын. Если меня уволят, мы умрем с голоду.

– У всех сын, – ее долговязая коллега Наталья сдержанно обняла несчастную и попыталась заглянуть ей в глаза. – Не бойся, поможем. У меня есть приятель, у него несколько магазинов по городу. Постоишь немного у прилавка, осмотришься, найдешь что-нибудь поприличнее.