Абонент вне сети
Шрифт:
Я поднялся на второй этаж, где бликовали включенные мониторы компьютеров, заливались телефоны и совсем не было людского компонента. Лишь пройдя к своему столу, я увидел притаившегося в углу редактора подросткового «Подвальчика» Никиту Шмелева, усердно черепившего клавиатуру.
– Эй, – позвал я его, – война-то кончилась.
– Кому как, – Шмелев заметно напрягся при моем появлении.
– А чего ты не дома? – Я имел в виду, что Никитин стол находился рядом с моим, а сейчас он сидел за могучим дизайнерским аппаратом. Но, увидев разбросанные по столу диски, я все понял. – А ты молодец!
Никита, как пить дать,
– Не базарь, ладно? – попросил Шмелев.
– Ты уже решил, куда направить лыжи?
– В «Дорожник» или в «Премьер».
Эти маргинальные подобия «Перископа» ориентировались на деклассированные слои в регионах. Годами они подбирали за главным конкурентом остатки рынка, но с последними трудностями в «Перископе» резко активизировались. «Шлюхи умирают на крестах», «Трахнутая шваброй», «Жорево и порево» – подобные выкрики печатались на обложках аршинными буквами, и «Перископ» уже выглядел рядом с ними как «Уолл-стрит джорнал». Но тиражи «дорожников» скакали галопом.
– Зачем тебе эта шляпа? – спросил я.
– Они платят – резонно возразил Никита. – И я иду к ним прямо сейчас, потому что завтра там будет вся наша камарилья.
– И на собрание не останешся?
– А зачем? Орден Подвязки мне там не дадут. Так что пошел я рощей.
Со временем всем нам, наверное, придется стать такими. Кто первым встал, того и тапки. Что охраняешь, то имеешь. Не нравится вам зять, сношайте дочку сами. Я пожал Никите руку на прощание.
За окном вдруг повалил снег, хотя заканчивался апрель, и час назад на небе светило солнце. Я наблюдал, как во двор въехал бывалый «форд-фокус» серого цвета. Двор у «Перископа» был общий с одним оборонным заводом, ныне кормившимся производством кассовых аппаратов. Из «форда» выполз кряжистый дядька и уверенной «от бедра» походкой направился к зданию правления по вымощенной плиткой дорожке. Пройти предстояло не более ста метров, но на этом пути с барином произошли чудовищные метаморфозы. Его голова постепенно втянулась в плечи, спина изогнулась вопросительным знаком, ноги засеменили. Если в начале своего пути он по-хозяйски кивнул кому-то из работяг, то при входе в здание он тряс головой, словно больной псориазом – по два-три раза на каждого встречного. А потом неловко задел женщину портфелем.
– Здравствуйте, Егор Романович, – подошел ко мне политический обозреватель Михаил Гутман.
– Как дела, Михал Михалыч, – я поздоровался с ним за руку. – Неужели и вас посмеют за ворота?
– Не посмеют, – в глазах Гутмана скакали веселые искры. – Я только что отнес Игорю Борисовичу заявление об уходе.
– Сильно, – оценил я.
– Егор Романович, в какое сучье время мы с вами живем! – Голос коллеги наполнился диссидентским пафосом. – Кто мог представить себе такое лет двадцать назад? Я ушел тогда из «Ленинградской правды» по идейным соображениям. Вы тогда были совсем мальчиком и не представляете, какое это для нас было счастье – когда вдруг разрешили писать, пустили в архивы. В девяносто первом я ночами сидел у Мариинского, чтобы все это защищать. Хотя автомат никогда в жизни в руках не держал. Если бы в те времена мне предложили хоть за золотые горы обосрать кого-нибудь печатным словом…
Михаил Михайлович сжал немощные кулаки и задвигал ими перед своим лицом. Со стороны могло показаться, что он собирается разбить мне вывеску. Я уловил, что он немного принял для храбрости.
– Я, конечно, не херувим, Егор Романович, – продолжал Гутман, в бессилии уронив руки и привычно оглянувшись по сторонам. – Я знаю, что сам во всем виноват: мне давали – я брал. Все брали. Я, кстати, не всегда и соглашался. Ко мне приходили, просили, аргументировали, приглашали в ресторан. Но и после этого я многим отказывал. Потом сцепились Собчак с Яковлевым, идеи окончательно загадили, и я постепенно стал брать у всех. И что в итоге? Мне уже никто не заглядывает в глаза, по шалманам не возят. Максимум – чашку кофе закажут. Говорят конкретно: суть, сроки, гонорар. И эта тварь Огинский мне прямым текстом заявляет: «А какая тебе разница, что писать?» Да я его маму боком…
Голос Гутмана постепенно прирастал децибелами и, вероятно, проникал в эмпиреи с тонированными стеклами, за которыми обитало начальство.
– Тише, Михал Михалыч, услышат, – я положил руку на плечо оратора. – Все делается к лучшему. Напишите книгу, издайтесь. Связей-то у вас навалом.
– В моем возрасте поздно что-то менять, – Гутман посмотрел на меня снизу вверх взглядом брошенного спаниеля, интеллигентно рыгнул и, смутившись, поднес ко рту кулак. – Нет смысла пытаться…
Он в задумчивости побрел к лестнице, по пути больно пнув корзину с мусором. Как только он исчез из виду, за моей спиной лязгнула дверь. Из воронинского кабинета появился Волчек и направился ко мне. А я-то думал, что он до сих пор тоскует с коллективом на улице.
– Чего это наш сливной бачок разорался? – Дима был возбужден, как обычно после бесед с шефом. – Ну да, его же отлучили от кормушки.
– Он сам ушел, – сказал я.
– Егор, я тебя умоляю, – Волчек забарабанил пальцами по крышке монитора и понизил голос: – Я сейчас говорил с Игорем Борисовичем. Все нормально, мы точно остаемся. Игорь Борисович только просит тебя поторопиться с материалом про лекарства. Сейчас многие заговорят о конце издательского дома. Нам нужны такие тексты, чтобы все обзавидовались.
– Дима, – я решил избавить себя от волнений. – Я не буду писать этот текст. Я в лекарствах ничего не понимаю, да и тема, сам понимаешь, бредовая. Позвони Дорофейчику: он напугает читателя до заворота кишок.
– Егор, – Волчек посерел. – Ты меня подставляешь. В самый ответственный момент подставляешь. Игорь Борисович сказал, чтобы делал ты. Значит, так и будет.
– Да Игорю Борисовичу вообще сиренево, кто это сделает, – возразил я.
– И тем не менее. Мне самому не нравится эта тема. Но если мы будем обсуждать приказы, враг нас сделает.
– Какие враги, Дима? Мы же не на Втором Белорусском. А если он завтра захочет сенсацию, что Путин завербован покемонами? В кого мы в итоге превратимся?
– И тем не менее. У тебя трудовой договор.
– А есть еще закон о СМИ.
– И тем не менее…
Пока мы с Волчеком продвигались к боксерскому поединку, редакционное пространство ожило. Через несколько минут руководство должно было зачитать расстрельные списки, хотя их содержание и так уже все знали. Но стресс, верный спутник надежды, не сходил с лиц. Дамы изучали себя в зеркальцах косметичек, а господа освежали жвачкой прокуренные пасти. Разговоры стихали. Каждый готовился принять судьбу в одиночку.