Адам и Эвелин
Шрифт:
— Раньше я этого не замечал, — сказал Адам. Он остановился возле часовни.
— Чего? — спросил Михаэль.
— Ну, смотри! — Адам показал на дату над дверью. — Тысяча семьсот восемьдесят девятый! Встаньте-ка сюда. Давайте, а то у нас вообще еще ни одной фотографии. Миша и Эви — по краям, а вы вдвоем — в середину.
Они безропотно слушались указаний Адама. Он не торопился и несколько раз поменял диафрагму.
— Когда я скажу «вперед», начинайте двигаться, сделайте шаг вперед.
— Это еще зачем? — спросил Михаэль.
— Ты ему верь, это
— Вперед! — сказал Адам и нажал на спуск. — Отлично. А теперь еще разок.
Все четверо снова выстроились под надписью «Anno Domini 1789».
— И — вперед! — воскликнул Адам. — Очень хорошо.
— А теперь — ты!
Эвелин взяла у него фотоаппарат.
— Катя — с края, ты — рядом с ней, — скомандовала она.
Адам отпрянул назад, случайно дотронувшись до руки Михаэля, которой тот уже успел обхватить Пепи за плечо. Он осторожно обнял Пепи за талию.
— Так не пойдет, — сказала Эвелин, — просто встаньте рядом.
— И — вперед! — скомандовал Адам.
Они еще раз сделали шаг вперед. Затем Пепи пошла первой по тропинке, которая петляла между дачными участками и виноградниками, поднимаясь к верхнему шоссе. Вскоре они свернули и пошли по указателю на дом Розы Сегеди.
— Этому дому уже точно больше двухсот лет, — сказала Пепи, когда они дошли до него.
Человек десять стояло в ожидании, когда на другой стороне улицы откроется веранда ресторана.
— Здесь мы посидим на обратном пути, — сказал Михаэль. — Должен же я вас хоть один раз в ресторан пригласить.
Дальше начинался лес. По каменистым тропкам они шли гуськом, Пепи с рюкзаком — впереди, за ней — Эвелин, позади всех — Михаэль.
Минут через пятнадцать подъем прекратился, тропинка здесь пролегала между верхними террасами виноградников.
— Они уже урожай собирают? — поинтересовался Михаэль.
До них доносились голоса и звук винограда, сыплющегося в пластмассовые ведра.
— Это цвайгельт, ранний сорт, — сказала Пепи.
Узнав Пепи, хозяин виноградника срезал несколько кисточек, и по одной, зажимая их между большим и указательным пальцами, начал протягивать через забор, где немцы уже подставляли ладони. Мелкого, сладкого винограда им хватило на весь оставшийся путь.
Стоял теплый, словно еще августовский день. По озеру и бухте, открывавшимся их взорам, курсировали яхты, на обочине дороги валялись перезрелые сливы, над которыми жужжали пчелы. Дойдя до узкой каменной лестницы, они поднялись наверх и присели отдохнуть на высеченной в скале скамье, дышавшей влажной прохладой. Когда они дошли до самого верха, осталось совсем недалеко до креста, каменного распятия 1857 года, с медным Иисусом, раскрашенным так, что в глаза бросались в первую очередь капли крови. Недалеко от этого места на земле около урны скопилась куча мусора.
Они сели на камни под крестом, в двух-трех метрах от края обрыва. Противоположный, южный берег Балатона был равнинным, если не считать двух холмов, видневшихся напротив. Солнце отражалось в воде, на которой тени от облаков
Термос с чаем пошел по кругу, Пепи раздавала завернутые в бумагу двойные бутерброды. Адам разложил мокрую от пота рубашку на теплом камне и сделал несколько фотографий.
— А внизу закажем сома на гриле с винным соусом и чесноком, — сказал Михаэль.
— Ты завтра уезжаешь? — спросила Катя.
Михаэль кивнул и положил себе в рот кусочек яблока.
— Я думала, ты нас подождешь.
— Я бы с удовольствием, но не получается.
— Они тебя обманули, они от нас просто отвязаться хотели.
— Вот увидишь, это не сказки.
— Я так больше не могу, — сказала Катя. — А ты не спрячешь меня у себя в багажнике?
— У него нет багажника.
— Тогда под пледами и сумками, так тоже получится. Они больше не проверяют. А даже если и проверят, они нас пропустят.
— Поверь, еще пару дней, и все.
— Но ты же ничем не рискуешь, — сказала Катя.
— И как ты себе это представляешь? Мне сказать, что я не заметил, как ты забралась ко мне в машину?
— Например.
— Вы не могли бы о чем-нибудь другом поговорить? — сказал Адам. — Лучше, чем здесь, вам все равно нигде не будет.
Он пошел вместе с Пепи наверх, к мемориальному кресту.
Раздался гудок, похожий на завывание сирены, а после показался приближавшийся к Бадачони поезд. Мерный стук колес замедлялся. Когда поезд остановился, с вокзала донеслись звуки громкоговорителя.
Адам провел рукой по подножию креста, на котором были выбиты или процарапаны имена и годы. Чем более ранним был год, тем тщательнее были сделаны надписи.
— Пепи, — сказал Адам и показал на одно имя, которое было выбито над двумя образующими полукруг лавровыми ветвями. — Габор Киш, тысяча восемьсот восемьдесят девять. А здесь — еще одна надпись восемьдесят девятого года, Йожеф Бодо. Мы могли бы попросить кого-нибудь выбить здесь наши имена, тогда через сто лет людям тоже будет чему подивиться.
— Да, — сказала Пепи и кивнула. — Для этого нам надо будет ночью прийти. Я знаю одного человека, который может сделать такую надпись.
— Хм-м, — протянул Адам и тоже кивнул.
Они пошли обратно к остальным, он снова надел рубашку.
Пепи повела их дальше, на возвышение, с которого открывался вид на островерхие холмы вдалеке, рассказала о римлянах, в честь которых названа улица Роман, и объяснила, что магматические породы хорошо подходят для виноделия. В остальном говорили мало. Михаэль то и дело клал Эвелин руку на плечо, но на все, что он говорил, она отвечала односложно, а тропинка все время принуждала их идти друг за другом. Пепи держалась рядом с Адамом. На последнем отрезке пути Эвелин шла между Катей и Пепи, мужчины же поспешили вперед в надежде занять столик на веранде.