Адам и Эвелин
Шрифт:
После обеда они спустились вниз, к озеру, позагорали и выпили кофе. В воду пошла одна Катя. Она заплыла так далеко, что Пепи уже собиралась вызывать спасателей.
Вечером, около семи, они сидели за накрытым столом и ждали, когда выйдут старшие Ангьяли.
— Хороший день сегодня был, — сказала Эвелин.
Почти в тот же самый момент из дома послышались крики госпожи Ангьяль, она махала руками из-под пластмассовых полосок занавески, приглашая скорее зайти внутрь. Она была в блузке, которую для нее сшил Адам.
— Сюда, идите
Катя, Эвелин и Михаэль бросились к телевизору. Адам налил себе еще вина. Он встал, держа бокал в руке. Но вместо того чтобы зайти в дом, остановился около маленького вольера и начал рассматривать черепаху, улегшуюся в плоскую миску с водой.
— Адам, — сказала Пепи.
Из дома доносился голос госпожи Ангьяль, она переводила.
— Кажется, свершилось, — сказала Пепи.
Она тоже вздрогнула от испуга, когда Катя и Михаэль вдруг громко закричали.
— Что ты говоришь? — спросил Адам, поставил бокал обратно на стол и вытер мокрую руку о брюки.
37
ИЛЛЮМИНАЦИЯ
На площадке перед домом Адам и господин Ангьяль сложили ветви, сучья и палки. Адам попросил у Михаэля зажигалку и разжег костер при помощи смоченной в спирте тряпки. Вокруг на стульях сидели Ангьяли и их гости.
— Для него это победа, хотя он терпеть не может Дьюлу Хорна, для него это почти так же важно, как похороны Имре Надя в июне, — переводила Пепи.
— В пятьдесят шестом ему было девятнадцать, он во всем участвовал, — сказала госпожа Ангьяль, — во всем участвовал.
— И что, он с тех пор правда ни разу не ездил в Будапешт? — спросила Катя.
— Нет. Мы два раза были в аэропорту. Но теперь, теперь обязательно поедем, теперь ему нужно съездить.
— В Будапеште, куда ни посмотри, почти на каждом доме следы от пуль. Или они просто заштукатурены, — сказала Пепи.
— За героев пятьдесят шестого! — сказал Михаэль, поднял свой бокал и кивнул господину Ангьялю.
— Если бы я здесь жил, — сказал Адам, который держал над костром картофелину на прутике, — меня бы тоже силком было в Будапешт не затащить.
— Не говорите так, господин Адам. Для него Будапешт был всем: там были друзья, семья, девушки, кафе, театры, кинотеатры, купальни. Отказаться от всего этого… Будапешт был самым красивым городом на свете.
— Я восхищаюсь папой, его принципиальностью, он хотел поступать в вуз, но не пошел учиться.
— А почему он не уехал на Запад? Это ведь было возможно, разве нет? — спросила Катя.
— Этого, к сожалению, никто не понимает. Конечно, когда это говорю я, его жена, это звучит странно, ведь в конце концов иначе я бы Андраша не встретила. Разве обратил бы он в Будапеште внимание на такую женщину, как я?
— Ах, мама, вы бы везде друг друга нашли. Не надо так говорить.
— В Будапеште были совсем, совсем другие женщины.
— Папиного лучшего друга так тяжело ранили, что ему ампутировали обе ноги. Он после этого застрелился.
— Он пугал меня своей принципиальностью. Я с этим раньше не сталкивалась. Мне было семнадцать, когда родилась Пепи. Чему он здесь научился — пальцами щелкать да вино пить, вот чему он научился!
— Папа говорит, что их все предали, все предали.
Господин Ангьяль продолжал говорить. Его голос звучал так нетвердо, что казалось, он вот-вот закашляется.
— Они думали, хотя бы американцы, хоть они помогут. А они даже оружия не прислали. Один его друг — он в Швейцарии учился, в интернате, там сплошь дети дипломатов были — с самого начала говорил, что никто не решится помогать венграм.
Господин Ангьяль встал и нетвердым шагом зашел за дом.
— Пусть, мама, оставь его.
— С ним так тяжело. Не надо было об этом заговаривать.
— Он сам об этом заговорил. Не делай такое лицо, он почти ничего не пил.
— Простите, пожалуйста, мы никогда не говорим на эту тему. Мой муж до сих пор считает, что свобода Европы невозможна без освобождения Венгрии.
— Это не папины слова, это сказал Лайош Кошут.
— Как там, в стихотворении? — спросила госпожа Ангьяль. — «Оставили венгерца, оставили…»
— «И одного оставили, бежав, венгерца, — трусы, все ослабли» [1] . Папа даже был членом Клуба Петефи.
— Какого клуба? — спросила Катя.
Все обернулись на господина Ангьяля. Левой рукой он что-то прижимал к себе, а в правой держал журнал. Он передал его Эвелин. С обложки январского выпуска журнала «Тайм» за 1957 год пристально смотрел молодой мужчина интеллектуального вида, со слегка наклоненной головой, с карабином в руке, не столько обхватывающий ствол, сколько едва касающийся его пальцами. «Венгерский борец за свободу», — было написано под рисунком, в правом верхнем углу была нарисована ленточка с надписью «Человек года».
1
Пер. Н. Тихонова. (Здесь и далее примеч. переводчика.)
Господин Ангьяль остановился. Он развернул кусок материи и двумя руками держал его перед собой. Один угол был подпален.
— Это флаг? — спросил Михаэль.
— Папа его спас. Если бы они его у нас нашли…
— Как начнешь вспоминать… — Госпожа Ангьяль махнула рукой. — Это был обыск, настоящий обыск!
— Что? Мне вы об этом никогда не рассказывали!
— Ты тогда только родилась. Он был в подвале, ох, как подумаешь, но они не заметили люка в подвал, они все время ходили взад-вперед, взад-вперед. Он поджег флаг, тот не загорелся. Он облил его спиртом, но в тот момент они уже ушли. Я стирала флаг, стирала, но запах не уходит, ничего не поделаешь. Двадцать лет прошло, а он все еще пахнет.