Адам и Эвелин
Шрифт:
— А если бы у него нашли этот флаг?
— Тюрьма как минимум.
— Он хотел сжечь его, чтобы спасти, — сказал Адам.
— То есть? — удивился Михаэль.
— Ну уж лучше сжечь, чем он попал бы в чужие руки. Нет лучшего доказательства любви.
— Это что? — спросила Эвелин. — Какие это реки?
— Это наш герб Кошута, — тихо прошептала госпожа Ангьяль. — Четыре реки и три горы.
Еще тише она сказала что-то своему мужу. Но он не удостоил ее даже взгляда. Когда Пепи попыталась
— Папа хочет водрузить этот флаг, когда-нибудь он его поднимет, чтобы все видели.
— Да кто его здесь увидит? Соседи? Он выпил, опять много выпил.
— Мой отец родился в тридцать третьем, — сказал Адам. — В сорок пятом они были еще слишком молоды для того, чтобы принимать во всем участие, но уже достаточно большими, чтобы понимать, что происходит. Из них никто не уехал на Запад и никто не вступил в партию. Этого тоже никто никогда не понимал.
Господин Ангьяль сложил флаг, подержал его в руках и затем поцеловал. Он сел на свой стул, положив флаг на колени, вновь поднял очки на лоб и потянулся к бокалу.
— Я их все больше и больше понимаю, — сказал Адам. — Они не верили ничьим обещаниям. Те из них, у кого был сильный характер, сохраняли дистанцию по отношению ко всем. — Он потрогал картофелину и попытался счистить с нее черную кожуру.
— Я, может быть, потому этого не понимаю, что это звучит так грустно, так безнадежно, будто жизнь кончилась, не успев начаться. Надо же хотя бы попробовать, — сказала Катя.
— Что ты собираешься пробовать, ты вообще о чем? — спросил Адам.
После небольшой паузы, во время которой все посмотрели на Катю, она сказала:
— Ну, быть счастливой, уехать куда-нибудь, где все получится, где можно будет жить нормальной жизнью. Я бы постоянно пыталась, все время, или выбросилась бы из окна.
— Не бывает только «или — или», — сказал Адам, не отводя взгляда от картофелины. — Ты же не будешь говорить, что вот это все здесь ничего не значит. И к тому же достаточно уже того, что такие люди, как Андраш или как мои родители, не продались, что их невозможно было ничем подкупить. Об этом нужно знать и помнить.
— Настоящий философ наш Адам! — сказала госпожа Ангьяль.
— Я же не против этого, Адам. Кто я такая, — сказала Катя. — Просто я чувствую, что как раз этого я не хочу. Мне еще никогда так сильно не хотелось уехать, как сейчас. Я бы с удовольствием взяла бы и побежала прямо сейчас.
— Для вас это наверняка самое правильное, — сказала Пепи.
— По крайней мере, для Кати это лучше всего, — констатировал Адам.
— Папа, а можешь щелкнуть, пожалуйста!
Пепи повторила свою просьбу по-венгерски.
Госпожа Ангьяль покачала головой. Вдруг господин
— Еще раз, — воскликнула Пепи и вжала голову в плечи.
Но господин Ангьяль уже опять потянулся к своему бокалу.
— Счастливого пути, — сказал он по-немецки и чокнулся с Эвелин, а затем с Катей.
Все, кроме Адама, который перекидывал горячую картофелину с ладони на ладонь, подняли бокалы. У Эвелин опять не оказалось вина. Но она все равно поднесла бокал ко рту и сделала вид, что пьет.
38
СНОВА В ПУТИ
— Ничего себе, ты думаешь, я сейчас смогу заснуть!
— Но в таком состоянии!
— Я могу вести машину в любом состоянии, можешь мне поверить, в любом. Ты боишься?
— Я бы предложила так не гнать. К тому же дует очень сильно.
— Она еще пожалеет! Я знаю, что пожалеет! Она напилась, просто напилась.
— Мы все хлебнули лишнего…
— Я имею в виду ночью, ночью она была в стельку пьяная. Тараторила, как сумасшедшая, правда, все время одно и то же, как будто умом повредилась.
Катя закурила сигарету и протянула ее Михаэлю. Поскольку стекло было разбито, она надела на себя его свитер и ветровку и обмотала голову футболкой.
— Поворачивай обратно, правда поворачивай. Я как-нибудь сама.
— Я не могу, это невозможно!
Михаэль так сильно ударил по рулю, что машина вильнула.
— Ты что, с ума сошел! — воскликнула Катя.
— Да как же вы не понимаете, у меня кончился отпуск, эта неделя была подарком, уже та, предыдущая, была подарком, они меня ждут! Но где вам понять, что и работать тоже нужно: для вас это нечто абсолютно непредставимое.
— Вовсе не непредставимое, — сказала Катя. — Но если ты любишь Эви, если ты правда ее любишь… Не нужно было мне с тобой ехать.
— Я это ради нее предложил, чтобы ей не было одиноко, чтобы ей было проще. Что мне-то с того? Просто абсурдно меня в этом упрекать.
— Значит, все-таки так!
— Что «так»?
— Значит, это все-таки из-за меня!
— Нет.
— Но вы говорили обо мне.
— Она тобой восхищается. Она сразу сказала, чтобы я ехал с тобой.
— Со мной?
— Из-за истории с багажником. Ты лучше впишешься в западную жизнь и все такое.
— Я была уверена, что она поедет с тобой.
— А я как был уверен! Мы каких только планов не строили! Она хотела учиться, сразу же хотела начать. Хотела в Бразилию и в Нью-Йорк, в Италию, и я говорил: да, конечно, поедем, все, что ты хочешь.
— Ты был для нее чем-то совершенно новым.
— Я был, да, был, это в прошлом, проехали.
— Я не то имела в виду.