Адмирал Нельсон
Шрифт:
«Итак,— писал молодой лейтенант родным,— теперь я выпущен в мир, где я должен действовать самостоятельно. Я надеюсь, что буду делать это с честью для себя и своих друзей» (46).
* * *
У англичан — островных жителей — издавна и вполне естественно возник и постоянно усиливался интерес к морю — и, следовательно, к судам, его бороздившим. Борьба с соперниками за господство на морях, за приобретение колоний требовала пристального внимания к строительству флота. На это не жалели ни денег, ни людей,
В ХVIII в. флот еще был целиком деревянным, парусным и вооруженным довольно примитивными пушками. Тем не менее корабли бороздили все моря и океаны. Английские капитаны, открывая новые земли, объявляли
В первые три ранга входили линейные корабли — самые большие суда, участвовавшие в крупных сражениях. Тяжелые, обладавшие слабой маневренностью, они имели умеренный ход, но располагали самым мощным вооружением. Залп с одного борта обрушивал на противника ядра общим весом в 2500 фунтов.
Ко времени Нельсона корабельная артиллерия устарела, пушки использовались столетней давности, точность, дальность и эффективность выстрела были недостаточными. В 1778 г. английская фирма «Каррон компани» предложила новую пушку — ее назвали карронада — с намного более коротким стволом, чем у прежних пушек, а по мощи выстрела значительно их превосходившую.
На близком расстоянии карронада легко разбивала борта кораблей противника и производила страшные разрушения на палубах. К 1781 г. уже 400 английских кораблей были вооружены карронадами. Эти орудия весьма содействовали успеху английского флота в последовавших сражениях (48).
В четвертый и пятый ранги входили фрегаты, «глаза флота», как их называл Нельсон,— быстроходные суда с вытянутым корпусом, со средним по мощи вооружением. Очень подвижные, они вели разведку, поддерживали связь между эскадрами и адмиралтейством, выполняли поручения командующих эскадрами, а при случае вступали в бой с кораблями противника.
Строительство судов стоило очень дорого, требовало большого количества высококачественной древесины (в Англии были сведены почти все дубовые леса, дерево для судов доставляли из Северной Америки, Прибалтики, России), растягивалось на дол: 5—7 лет. Королевские верфи находились в Вулвиче, Портсмуте, Плимуте и в некоторых других портах. Более 3 тыс. рабочих были заняты на постройке судов, ими руководили сотни офицеров и инженеров, или, как их называли, «военно-морских архитекторов». Охрану верфей на случай возможной диверсии со стороны противника несли специальные отряды морских пехотинцев. Воровство и коррупция процветали. «Многие флотские офицеры в то время...— пишет сегодня Р. Харт,— не упускали случая набить собственные карманы, представляя фальшивые счета на работы, якобы выполненные для адмиралтейства» (49).
Войны Англии в XVIII столетии против Франции, Испании и североамериканских колоний, провозгласивших независимость, предъявляли свои требования к флоту. В 1756 г. примерно 50 тыс. человек числилось в штатах военно-морского флота; к 1780 г.— уже около 92 тыс., а к 1802 г.— до 129 тыс. (50) Большая часть военных моряков набиралась из числа тех, кто был так или иначе связан с морем: матросы торгового флота, рыбаки, речники и т. п. Однако в военное время моряков не хватало, и тогда при вербовке применяли силу.
Капитаны кораблей, вводимых в строй, направляли в близлежащие портовые города специальные отряды во главе с лейтенантами, которые силой захватывали на улицах, в пивных, кабаках и других общественных местах всех, кто, по их мнению, подходил для морской службы. Это действовали группы насильственной вербовки. Их командиров иронически именовали «желтыми адмиралами».
В 1792 г. премьер-министр Уильям Питт несколько упорядочил деятельность «желтых адмиралов», установив конкретное число лиц для насильственной вербовки в каждом городе или графстве. Однако произвол оставался отчаянным. Хватали любого, кто приглянется, выволакивали из постелей в гостиницах, из таверн, брали даже женихов из-за свадебного стола на глазах у охваченных ужасом невесты и родственников и тащили на стоявший неподалеку вспомогательный корабль, откуда после осмотра врачом доставляли на военный корабль — место постоянной службы. Сколько человеческих трагедий скрывалось за таким комплектованием флота! Время было жестокое.
Конечно, велась и добровольная вербовка на флот. Лейтенант с вербующего корабля появлялся в портовом городе и, как правило, поблизости от стоянки открывал вербовочное бюро. Он имел ассигнования — фунт стерлингов в неделю на аренду помещения. Вывешивался флаг, грохотали барабаны, чтобы привлечь внимание. Многие приходили в вербовочное бюро. Их тут же старались накачать пивом и всучить «королевский шиллинг» — знак того, что данное лицо согласилось завербоваться. Было среди таких добровольцев много сомнительного люда — подмастерий, сбежавших с фабрик, воров и других людей, находившихся не в ладах с законом.
Теоретически насильственно захвачен для службы на флоте мог быть любой человек в возрасте от 18 до 55 лет, однако на практике данный порядок распространялся только на городские низы, на трудящихся — «джентльменов оставляли в покое, как членов высшего класса» (51).
Многие капитаны отрицательно относились к насильственно завербованным. Они именовали такое пополнение «мерзавцами», «несчастными созданиями, неспособными заработать даже половину того, что уходит на их пропитание» (52).
Вот почему немало попавших таким образом на корабль ждали только удобного случая, чтобы дезертировать. Зная это, капитаны на стоянках старались не отпускать экипаж на берег. В те времена, когда средства связи были очень несовершенны, разыскать дезертиров практически не удавалось. К тому же агенты торговых компаний не только подбирали дезертиров, но склоняли к дезертирству, подкупали и соблазняли к переходу на торговое судно моряков любого военного корабля, появлявшегося в порту.
Одной из важнейших причин, мешавших добровольной вербовкой укомплектовать флот, было то, что все хорошо знали, какова жизнь на военных кораблях. И дело заключалось отнюдь не в том, что жизнь моряка подвергалась опасности в случае столкновения с врагом. К этому относились как к чему-то естественному. Страшили плохое питание, эпидемии, жестокая дисциплина. Отсюда и массовое дезертирство, и восстания на кораблях.
Вновь прибывшего на борт корабля направляли в предназначенное для него помещение — точнее, на отведенное ему место. «Помещение» это представляло собой отгороженное двумя матерчатыми экранами пространство на палубе между двумя пушками. Здесь жили от 7 до 10 человек. У них были скамья и свисавший с потолка стол. Группа держала свою еду в большом оловянном сосуде, который называли «китл», и грог в сосуде под названием «манки», т. е. обезьяна. Спали моряки в подвесных койках — гамаках, представлявших собой кусок парусины, подвешенный с двух концов к потолку. Каждый имел по два гамака: один находился в пользовании, другой — в стирке или проветривался на палубе. Стирал свой гамак, конечно, сам владелец. Официально для подвешивания одного гамака предназначалось пространство в 14 дюймов[4]. Теснота была страшная. Чуть посвободнее становилось в тех случаях, когда моряки поочередно несли вахту: одна группа занималась своими обязанностями, вторая отдыхала.