Адвокат инкогнито
Шрифт:
– Виктор Алексеевич, я все могу объяснить, – начал он с порога. – Информацию проверял лично я, поэтому здесь не может быть никаких сомнений. Мужика взяли за попытку убийства и изнасилование со всякими извращениями. Дело возбуждено и почти что расследовано. Скоро отправится в суд.
– Что тебе, черт подери, надо? – подскочил на месте главный редактор. – Секретарь у меня там что, мух ловит? Кто тебя звал?
– Я решил, что мне лучше будет явиться и объяснить все самому, – заторопился молодой человек, предчувствуя первые вестники грозы. – Ей нужно опровержение, но я не согласен. В статье не указано имя профессора, так что мы застрахованы на случай, если тот вдруг окажется невиновным. Кроме того, информацию нам
– Стой, тебе говорят! – потребовал Виктор. – По какому праву ты врываешься в мой кабинет и несешь какую-то чушь про мужика-извращенца? Мне сейчас это интересно?
Полунин перевел дух и только сейчас заметил на редакторском столе белоснежные салфетки с выставленным на них гостевым набором: пузатой бутылкой коньяка, двумя чашками чая, корзиночкой с печеньем и конфетами. По всей видимости, стерва сумела-таки добиться расположения редактора и бог весть что ему уже наплела. В отчаянной попытке как-то защитить себя Стас предпринял еще одну попытку объясниться:
– Материал был интересный и необычный. Профессор ведущего университета совершил тяжкое преступление: изнасилование с попыткой убийства. Информация сама плыла нам в руки, грех было не воспользоваться. Она же требует от нас опровержения, будто бы мы…
Редактор только сейчас увидел, что указательный палец подчиненного указывает на его гостью, а сама Виктория сидит сама не своя, напоминая цветом своих щек пунцовый лак на руках редакционной секретарши.
– Виктория, что происходит? Ты мне можешь объяснить?
Соболева кивнула головой:
– Попроси его выйти. Дело сугубо личное…
Большая стрелка часов с поразительным упорством отсчитывала секунды. Громкое тиканье было единственным звуком, нарушавшим сейчас тишину кабинета. Виктор и Виктория сидели друг напротив друга молча. В чашечках остывал давно налитый чай.
– Да-а, дела… – протянул главный редактор газеты, желая положить конец тягостному молчанию. – Счастлива, значит, говоришь…
– Я и была счастлива, – возразила Виктория. – Аркадий – замечательный человек, заботливый муж и отец. Наш брак с самого начала был невероятно удачным, да и сейчас, шестнадцать лет спустя, все наши знакомые говорят о нас как о самой гармоничной паре. У нас никогда не было никаких тайн друг от друга, полное доверие и взаимовыручка. Ты знаешь, ведь Аркадий когда-то стирал пеленки, пока я делала наброски к диссертации. Причем он не роптал, а занимался таким сугубо женским делом с явным удовольствием. А еще он гладил. Вот ты гладил пеленки своего сына, тщательно, с двух сторон, как это делал он? Забавно, правда? А теперь Аркадий полностью контролирует учебу Маши и Пети. Он даже научился решать задачки по физике, хотя никогда не был силен в точных науках…
Она говорила горячо и поспешно, стараясь выложить перед Виктором как можно больше аргументов, подтверждающих то, что Аркадий и вправду уникальный муж. Только чем больше она говорила, тем больше ей казалось, что она оправдывается то ли перед Виктором, то ли сама перед собой. Действительно, бывают ли в примерных семьях мужья-насильники?
– Эта история свалилась нам на голову неожиданно. Ну, как снежный ком… Спокойная семейная жизнь, ни взрывов, ни потрясений, и вот на тебе! Просто кошмарный сон. Мне и теперь кажется, что все происходит не наяву и вовсе не с нами, будто я вижу какой-то дурной сериал или стала «героиней» розыгрыша. Я то и дело жду команду: «Стоп. Снято!», а потом смеха, громкого хлопка шампанского. Но ничего не происходит. Никто не кричит: «Разыграли! Разыграли!», не сыплет на голову конфетти. Вместо этого мы получаем повестки, боимся ранних телефонных звонков и вызовов к следователю, ходим на встречи с адвокатом. Мы чертовски вымотаны, а ведь сам процесс еще даже и не начался. Чем больше я рассуждаю о нашем сегодняшнем положении,
– Чья же?
– Ну, например, той самой женщины, которая, по всей вероятности, обратилась и к вам. Я не видела ее ни разу и, честно говоря, не испытываю желания с ней знакомиться. Но я чувствую: эта особа ведет какую-то игру. Она что-то замышляет. У нее какой-то свой интерес. Я пока не знаю какой, но уверена, что она не так проста и несчастна, как пытается всем показать.
– Но зачем ей это нужно? Зачем компрометировать твоего мужа? Да еще таким странным способом…
– А зачем, скажи, порядочной женщине, в жизни которой произошло такое несчастье – а это ведь несчастье, ты согласен? – обращаться в газету и трубить на весь мир о своем позоре? Испокон веков женщины-жертвы, как правило, скрывали факт изнасилования даже от самых близких людей. Я уж не говорю о тех несчастных, которые, не в силах пережить позор, сводили счеты с жизнью. Конечно, сейчас многое изменилось, и не каждая несчастная решится после такого постричься в монахини и дать обет безбрачия. Но все-таки сообщать об изнасиловании публично не позволяет элементарный стыд. Однако эта женщина – исключение из правил, и ее финт с газетой наводит на размышления. Ты не находишь?
– Да, конечно, очень нетипично. Но в принципе не запрещено. Может, она желает заклеймить своего обидчика всеми возможными способами, не желая лить слезы в одиночестве?
– Ей нужна шумиха, скандал. Понимаешь? Она не стремится привлечь к себе внимание, а выставляет на всеобщее обозрение Аркадия. Чего она хочет? Чтобы его заклеймили принародно? Ей что, мало уголовного дела? Ей мало того, что его осудят, может быть, даже лишат свободы? Его сошлют на зону, где ему не выжить с такой позорной статьей. Мой муж – умный, тонкий и интеллигентный человек. Что с ним там станется? Разве он найдет общий язык с другими зэками? Но и этого ей мало, женщина желает уничтожить его полностью. Как личность. Мечтает ославить его на весь город, область. Да что там область! Аркадий – ученый с громким именем. Каково ему будет строить карьеру после того, как он вернется домой? Если еще вернется…
– Пусть так, – нетерпеливо дернул головой Виктор. – Но чего ты, ради всего святого, хотела от нашего обормота Стаса? Какое еще опровержение? Зачем оно тебе понадобилось?
– Я посчитала, что информация является преждевременной.
– Да, но уголовное дело уже возбуждено и, как я понимаю, почти расследовано. У нас в стране гласность. Мы информируем читателей о новостях, в том числе в сфере наиболее громких расследований. Мне прискорбно об этом говорить, но похоже, что дело твоего мужа еще попадет на передовицы всех ведущих газет. Шила в мешке не утаишь.
– Да, но ведь адвокат обещает, что процесс будет закрытым, – возразила Виктория. – Значит, информация тоже будет закрытой.
– Отнюдь, – покачал головой главный редактор. – Спроси у своего адвоката. Он наверняка подтвердит, что процесс объявляется закрытым вовсе не для того, чтобы соблюсти интересы насильника и сохранить его инкогнито. Защищать от огласки будут имя пострадавшей. Ведь, как ты верно заметила, для женщины это позор.
– Значит, писать будут только о нем?! – возмущенно воскликнула Соболева. – А она даже не пострадает?
– Она уже пострадала, – мягко напомнил Виктор. – Сожалею, Виктория, но все именно так. Более того, я, как опытный газетчик, вижу, что из материала можно раздуть сенсацию: примерный отец семейства, видный ученый совершает нечто такое, что не укладывается в голове обывателя. Боюсь, для того чтобы показать всю глубину его падения, газеты займутся и тобой. Красивая молодая женщина, профессор, мать двоих детей, телеведущая и прочая, прочая… живет с мужем-насильником. Интернет взорвется от сплетен, вам приплетут такое, что и во сне не снилось.