Агент его Величества

Волобуев Вадим

Консул извлёк свой локоть из цепкого захвата Семёна Родионовича и, остановившись, заглянул ему в глаза.

– Дайте слово джентельмена, что вы не заодно с ним.

– Даю слово.

– Я верю вам.

– Благодарю.

Они вышли на крыльцо, втянули запах гари и солёной воды. Негров на ступеньках уже не было, лишь возле дверей недвижимо застыли две фигуры в ливреях. Из окон соседних домов бил яркий свет, что придавало улице праздничный вид. Сквозь листву деревьев пробивались желтоватые огни фонарей.

– О чём он вас спрашивал? – спросил Костенко.

Консул раскрыл серебряный портсигар, вставил в зубы толстую флоридскую сигару, другую пртянул Семёну Родионовичу. Тот отказался.

– О разных пустяках.

Мне бы не хотелось возвращаться к этому.

– Почему же вы решили, что Твид – мой покровитель?

– Ну, он начал допытываться насчёт моих контактов с поляками, усматривая в них какую-то связь с вашим похищением. Возможно, при других обстоятельствах я бы с удовольствием просветил его, но он был настолько груб, что продолжать нашу беседу было просто оскорбительно для меня.

– Хм, странно… С чего вдруг он затеял с вами этот разговор?

– Лучше спросите у Твида. Он один знает ответ на этот вопрос.

– А вы действительно имеете доверительные отношения с поляками?

Консул подозрительно взглянул на Семёна Родионовича.

– Господин Костенко, вы уже почти начали мне нравиться. Не разрушайте это впечатление, прошу вас.

– Извините, – смущённо улыбнулся русский агент.

Они поговорили ещё немного, и вернулись в зал.

Вечер подходил к концу. Многие гости уже покинули Сити-Холл, шум поутих, на столах валялись объедки, офицеры допивали последние бокалы шампанского. Лесовский, беседуя с Катакази, обеспокоено поглядывал на часы.

Опдайк вышел на середину залы.

– Господа! Позвольте мне от имени американского народа ещё раз выразить признательность офицерам и матросам русского флота за их поддержку нашей стране в трудные для неё времена. Закончить наш торжественный приём мне бы хотелось песней Генри Такера, которая уже успела полюбиться многим американцам. Исполнить её любезно согласились знаменитые братья Буты. Я призываю всех, кто слышал эту песню и знает слова, подпевать им. Прошу, господа!

Он отошёл в сторону, приглашая на своё место актёров. Те уже переоделись в обычные костюмы и теперь мало чем отличались от остальных гостей. Послышались жидкие хлопки, все были утомлены, но всё же нашли в себе силы образовать нечто вроде полукруга, в котором как на сцене разместились трое братьев-актёров. Двое из них держали в руках банджо, один был со скрипкой. Поклонившись слушателям, они затянули песню о страданиях влюблённых, которых разлучила война.

Милый мой, ты помнишь,Как прощались мы с тобой?Как шептал слова любви ты,Стоя предо мной?Как был горд ты формой синей,Уезжая на войну!Клялся в бой идти отважноЗа меня и за страну.

Семёну Родионовичу показалось, будто на словах «формой синей» кое-кто спел «серой», но это, конечно, был обман слуха. В серых мундирах сражались мятежники, и едва ли кому-нибудь пришло бы в голову сокрушаться по поводу их душевных мук.

Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.Когда летний ветер дует,Песнь моя слышна.И когда приходит осень,Не молчит она.Часто в снах тебя я вижу:Раненый лежишь,И, покинутый друзьями,Жалобно кричишь.Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.Может, ты в пылу сраженьяСмертью храбрых пал,Вдалеке от той, чьё имяЧасто повторял.Кто тебя теперь утешит,Кто страдание уймёт?Ах, тоска невыносимоКогтем душу рвёт.Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.Родина зовёт, любимый,Ангелы трубят,А в церквах, молясь за милых,Женщины стоят.Если нынче устоим мы,То поймут народы,Как мы можем умиратьЗа звёздный стяг свободы.Грустный, одинокий,Ты молись о том,Чтобы как вернёшься,Быть нам вновь вдвоём.

В коридоре, уже направляясь к выходу, Семён Родионович услышал, как один из Бутов шёпотом выговаривал другому:

– Куда ты полез со свой серой формой? Мало тебе было неприятностей?

– Я своих симпатий не скрываю, – озлобленно отвечал тот. – У нас свободная страна, пою что хочу.

– Это – ребячество.

– Нет, мой политический выбор.

Вуд, шедший чуть позади Семёна Родионовича, тоже услышал этот диалог. Он остановился, и, повернувшись к актёрам, бросил им:

– Браво, господа! Пока есть такие люди как вы, тиранам не будет места в нашей стране. – Он помахал им рукой и направился к дверям.

– Бардак, – покачал головой Семён Родионович.

Глава восьмая

Тайное становится явным

Твид ворвался в Таммани-Холл и ринулся в комнату, отведённую Камерону.

– Собирайте манатки и проваливайте отсюда, – рявкнул он, врываясь к бывшему министру. – Немедленно!

– Что случилось? – удивлённо спросил тот.

Он уже собирался отходить ко сну, и появление «сахема» было для него большой неожиданностью.

– Случилось то, что меня обложила полиция. Я не могу больше скрывать вас. Выкарабкивайтесь сами из своего дерьма.

– П-подождите. Нельзя же вот так сразу… Объясните, в чём дело.

– Не собираюсь объяснять. Из-за этого русского у меня одни проблемы. Я не намерен спасать вашу шкуру за свой счёт. Убирайтесь отсюда.

– Хорошо-хорошо, я уйду. Но прошу вас, мистер Твид, скажите мне, что стряслось.

– Не тяните волыну, Камерон. Проваливайте, да поживее.

– Чёрт побери! – взорвался отставной министр. – Я требую уважения к себе! Что я вам, мальчишка, чтобы меня можно было вот так выставлять?

Твид зловеще оскалился.

– Вон ты как заговорил, продажная душонка. Забыл уже, как сегодня утром умолял меня о спасении? Выметайся, Камерон. Мне с тобой некогда лясы точить. У меня своих забот по горло.

– Ладно, – пробурчал беглец. – Но я запомню такое к себе отношение. Запомню, Твид!

– Я уже дрожу от страха…

Сборы бывшего министра не заняли много времени. Одевшись, Камерон прошил ненавидящим взглядом Твида, открыл дверь и двинулся вниз по лестнице. «Сахем» шёл за ним, словно охранник, конвоирующий осуждённого. Парень, дежуривший у входа, рванулся было распахнуть дверь, но Твид шевельнул пальцем, и тот остановился как вкопанный.