Ахульго
Шрифт:
Граббе медлил, пытаясь понять, отчего Шамиль не сдается, хотя положение его было безвыходным? Надеется на сподвижников? Уверился в своей непобедимости после неудачного штурма? Думает прорваться через осаду? Ждет, что рано или поздно Граббе сам вынужден будет снять блокаду? Но ни один ответ его не устраивал, и в генерале росло раздражение. Граббе отказывался понимать, как несколько сотен голодных, ослабших от ран и болезней людей находят в себе решимость противостоять его отряду, тысячам его испытанных солдат, десяткам тысяч снарядов, сыплющихся на гору почти два месяца? Он не знал, что еще нужно сделать, чтобы сломить Шамиля. Неужели только новый штурм, новые жертвы образумят упрямого горца? А хотя бы и штурм! Хотя бы и какие угодно жертвы, лишь бы покончить с Ахульго, пока само оно не покончило с репутацией генерал-лейтенанта Граббе.
Его размышление прервало известие, что на Ахульго что-то слышно. Граббе отодвинул Галафеева и устремился вперед, на передовые позиции, чтобы лично увидеть кульминацию Ахульгинской драмы. Остальные спешили за командующим. Было приказано пустить три светящиеся ракеты, чтобы было лучше видно. Когда Граббе и его свита подошли на возможно близкое безопасное расстояние, все замерли, вслушиваясь в тревожную ночь, освещаемую яркими ракетами.
Они услышали голос муэдзина, призывавшего правоверных на молитву.
– Что это? – обернулся Граббе к свите.
– Что там кричат?
– Азан, – сказал Ахмед-хан.
– Время ночной молитвы.
Повисла тяжелая пауза, которую прервал еще один муэдзин – уже из свиты дагестанской знати.
Разгневанный Граббе решил было отдать приказ о возобновлении артиллерийского обстрела, но вдруг увидел, как сами ханы, их свита и нукеры начали расстилать на земле бурки и походные коврики, готовясь совершить обязательный намаз. Кто-то достал кувшин и делал омовение, а кто-то, сняв сапоги, уже кланялся и припадал к земле, шепча молитвы. Граббе удивленно наблюдал это единодушие врагов, а в голове его беспокойно ворочалось изречение Цицерона: «Когда говорят пушки, музы молчат». Однако своим подчиненным Граббе недовольно сказал:
– Когда говорят пушки, должно смолкнуть все!
– Повремените, ваше превосходительство, – уговаривал его Пулло.
– Такой уж у них закон.
– Вижу, – сердился Граббе, хотя столь ревностное исполнение священного закона вызывало у него невольное уважение.
– Все они тут заодно.
– Мусульмане, – развел руками Пулло.
– Но обратите внимание, ваше превосходительство, когда наш отряд молится, то и горцы воздерживаются от нападений.
Едва дождавшись окончания молитвы, Граббе отдал приказ открыть огонь из всех орудий. Граббе и сам верил в Бога, но в таких случаях больше полагался на пушки. Орудия дружно загрохотали, сотрясая все вокруг. Не стреляла только батарея Ефимки. Оказалось, что кто-то насыпал в стволы земли, и их чуть не разорвало. А затем едва успели погасить фитиль, торчавший из зарядного ящика.
Штурм Ахульго был назначен на раннее утро.
Глава 108
Наступившее на Ахульго затишье услышали и на хуторе. Вернее, перестали слышать канонаду. Айдемир проснулся, оглушенный этой тишиной. Дежуривший у костра Аркадий тоже удивленно вслушивался, замерев, будто опасался спугнуть необычайную тишину.
– Что? – спросил Айдемир, поднимаясь.
– Тихо, – ответил Аркадий.
– А ты говорил, не уйдет генерал, – сказал Айдемир, продолжая вслушиваться в тишину.
Даже пес настороженно всматривался в даль, из которой прежде доносился тяжелый грохот, умножаемый горным эхо.
– Неужели мир? – улыбался Аркадий.
– Надо ехать! – засуетился Айдемир.
Опираясь на палку, он направился к загону, в котором стоял конь Хабиба, и принялся его седлать.
Аркадию и самому не терпелось отправиться на место событий. Он уже пробовал отвозить осажденным сушеные бараньи туши, но чуть не попал в засаду, а переправа оказалась захваченной войсками Граббе. Тогда Аркадию пришлось вернуться. И теперь нельзя было терять время.
Они нагрузили коня оставшимися припасами, взвалили по туше на плечи и двинулись вперед. Айдемир уже мог уверенно ходить и успел изучить все подходы к реке. Теперь они направлялись левее переправы, где Койсу делала изгиб и была достаточно узка, чтобы попытаться через нее перебраться.
Они шли по скатам гор, серебрившихся в лунном свете, но тропинка часто терялась. И тогда путь указывал волкодав, чуявший следы Айдемира, который не раз уже тут проходил.
Наконец, они вышли к реке и увидели Ахульго, над которым еще высели облака сизого дыма. Было тихо, но мира не чувствовалось. Зато пахло войной. На горе мерцало несколько огоньков, а дальше, вычерчивая в ночи очертания Ахульго, полыхал кострами лагерь Граббе.
Вид Ахульго поразил Аркадия, которому оно теперь показалось похожим на сердце, расколотое посередине.
– Брат мой, – сказал Айдемир.
– Если меня убьют, похорони меня лицом к Мекке.
– А как это? – спросил Аркадий.
– Положи в могилу, накрой камнем, а лицо чтобы смотрело… на юг.
– А если убьют меня, поставь над могилой крест, – сказал Аркадий.
– Хорошо, – пообещал Айдемир.
– Но лучше бы не убили ни тебя, ни меня.
Аркадий смотрел на Ахульго, и ему казалось, что это огромное каменное сердце еще бьется. Даже расколотое, оно хотело жить.
– Пошли, – сказал Айдемир, и они начали спускаться к реке.
Андийское Койсу не выглядело опасным, но конь упирался, фыркал и не хотел входить в быструю воду. Тогда Айдемир подпоясался своей вечной спутницей – крепкой веревкой, бросил конец Аркадию и полез в реку, ведя за собой коня. Догадливый пес угрожающе зарычал, подгоняя коня, и тот несмело пошел за Айдемиром. Но они еще не добрались до середины, когда Айдемир провалился в реку с головой, и его понесло течением. Он боролся с рекой, стараясь не отпускать уздечку, но коня тоже утащило в стремнину, и если бы Айдемир не отпустил уздечку, его бы унесло вместе с конем.
– Держись! – кричал Аркадий, пытаясь вытащить друга.
И это ему удалось. Айдемир с трудом выбрался на берег и в отчаянии ударил кулаком о камень.
– Все пропало!
– Не все, – успокаивал его Аркадий.
– Слава Богу, сам жив. И бараны еще целы.
– Нам здесь не перейти, – покачал головой Айдемир.
Но Аркадий имел другое мнение. Вспомнив, как это делал Айдемир, когда выручал его под Аргвани, он привязал к концу веревки продолговатый камень и перекинул веревку на другой берег. Но зацепиться там не удавалось, пока за дело не взялся сам Айдемир. Наконец, конец веревки с камнем крепко засел в расщелине.