Ахульго
Шрифт:
Старое Ахульго атаковала колонна полковника Попова, но, как и в прошлый раз, не убедившись в успехе других колонн, ограничилась демонстрацией. Знай Попов, как мало на Старом Ахульго осталось защитников, он вряд ли бы остановился.
Хаджи-Мурад наблюдал за битвой издалека. Его нукеры сначала оживленно комментировали ход дела, а затем, когда исход стал ясен, приуныли.
– Опять не смогли, – говорили они.
– Еще бы нажали и взяли Ахульго!
– Как можно столько драться? У Шамиля и людей уже нет.
– Людей нет, – согласился Хаджи-Му-рад, наводя на Ахульго подзорную
– Зато дух есть.
– Дух – не дух, а сила тоже нужна, – отвечали нукеры.
– Все равно Граббе его сломает
– Если бы мог, давно бы сломал, – ответил Хаджи-Мурад, наблюдая, как отчаянно дерутся мюриды.
– Можно неделю держаться против такого войска, пусть – месяц! А имам только на Ахульго уже два месяца воюет.
– Да, – растерянно соглашались нукеры.
– Каменный он, что ли?
– Или вера у него такая крепкая?
– Хоть бы женщин пожалел.
– Они уже сами воюют, на штыки кидаются…
– Удивительное дело…
Хаджи-Мурад и сам не понимал, что происходит. Мюриды дрались так, что вызывали удивление даже у горцев, у самого Хаджи-Мурада, который и сам был не последний джигит. Все это порождало нечто большее, чем уважение. Воинская доблесть мюридов унижала их соплеменников, оказавшихся на другой стороне. Самоотверженность защитников Ахульго порождала в противниках зависть и разрушительное сомнение. Кто бы мог теперь сказать, что Шамиль и его мюриды защищают лишь свои жизни, что обороняют лишь гору, которых в Дагестане тысячи? Что-то здесь было не так. Хаджи-Мурад догадывался, что придает Шамилю силы, но не спешил это признать. Он не хотел верить, что Шамиль сумеет выстоять против тех, кому служил Хаджи-Мурад. Служил, но не уважал. Да и врагов у него было больше в ханском дворце, чем на Ахульго.
Среди отбивавшихся на краю Нового Ахульго была и жена Сурхая. Едва люди перевели дух после отражения атаки, как стало известно, что Сурхай и его сын погибли. У женщины будто остановилось сердце.
– Погибли? – не верила она.
– А как же я? А наша дочь?..
И тут она вспомнила, как муж с ней прощался. Ее, как и других ахульгинских женщин, давно мучило тяжелое предчувствие, но на этот раз оно было таким сильным, что мешало говорить. И она только молча кивала, слушая страшные слова, которые говорил ей муж. Прощаясь, Сурхай сдержанно обнял ее, погладил прижавшуюся к матери дочку и шепнул жене:
– Аллах знает, что теперь будет. Но если я погибну, если погибнет наш сын, то лучше убей и нашу дочь, но не оставляй ее врагу.
– Нет! – отшатнулась жена.
– Так решили мужчины, – сказал Сурхай.
– Я не смогу! – застонала женщина.
– Подумай сама, что для нее лучше. И для тебя тоже. Прощай, – улыбнулся Сурхай, уходя вместе с сыном.
– Жаль, если не увижу вас снова.
Душа женщины противилась ужасной вести, противилась воле покойного мужа, но ноги сами несли ее домой, туда, где пряталась от смерти ее голубоглазая Муслимат, красота которой ослепляла всех, кто ее видел. Жена, а теперь уже вдова Сурхая была так ошеломлена ударом судьбы, что не заметила, как рядом зашипела и разорвалась граната. Женщина упала. Когда она пришла в себя, ее, окровавленную, поднимали плачущие женщины. Она никого не узнавала, она не понимала, что с ней происходит, но знала, что ей нужно домой, к дочери. Она встала на ноги, отстранила женщин, затем подняла кинжал, сделала несколько шагов и упала замертво.
На Ахульго наступило затишье. Стефан Развадовский лежал среди убитых, прижимая к себе запачканную в крови трубу.
– Кто живой, отзовись! – услышал он где-то рядом.
Стефан с трудом открыл глаза и увидел, как санитары уносят штабс-капитана, командовавшего ротой авангарда. Ударяясь о камни, позвякивала его висевшая на темляке сабля. Стефан с трудом приподнялся, ощупал разбитую голову с запекшейся кровью и заставил себя встать. Кругом было тихо, только стервятники перекликались в небе, предчувствуя богатую поживу. Стефан осознал, где находится, поглядел на руины, взятые отрядом, с которых ему призывно махали руками куринцы. Затем оглянулся на оставшееся в руках горцев укрепление, откуда на него устало смотрели мюриды, и двинулся к горцам.
– Куда ты?! – кричали куринцы.
– Поворачивай назад, дурья башка!
Но Стефан, отирая рукавом кровь с трубы и спотыкаясь об убитых, брел к горцам.
– Совсем ошалел контуженный! – кричали куринцы.
– Убьют!
Занимавшие второй рубеж горцы удивленно смотрели на Стефана, у которого вместо оружия был странный инструмент, и не стреляли. Стефан перебрался через завал и привалился к большому камню.
– Чего надо? – спросили его.
– Мира, – отозвался Стефан.
– И покоя.
– Лучше бы сразу умер, – сказал ему горец.
– Здесь покоя не будет.
– Кто хочет мира, не нападает, – добавил другой.
– Это что? – постучал кинжалом по трубе первый горец.
– Зурна?
Стефан поднес трубу к губам и медленно сыграл два такта лезгинки, которой выучился у музыкантов, сопровождавших горскую знать.
– С ума сошел, – заключили горцы.
Курбан с несколькими юношами вернулся за новыми ранеными, и Стефана отправили с ним к Абдул-Азизу.
Хотя горцы и отразили штурм Граббе, но этот удар оказался слишком тяжелым. Кроме Сурхая, погибли наибы Муртазали и Балал Магомед, а с ними десятки мюридов и других защитников Ахульго. Когда Юнус называл имена убитых и раненых, Шамиль слушал его, закрыв рукою глаза. Он не мог поверить, что лишился столь нужных и близких сподвижников, что женщины и дети воевали и гибли наравне с мужчинами. Шамиль произнес над погибшими молитву, а затем сказал:
– Благодать от деяний героев снисходит и на потомков. Они будут гордиться своими предками.
Мимо вели раненых. Курбан заметил Шамиля и подвел к нему Стефана.
– Шамиль, этот человек сам перешел к нам, – объяснил Курбан.
– Шамиль?! – улыбнулся Стефан.
– Хорошо, что ты жив!
– Зачем ты пришел? – спросил Шамиль, и Юнус перевел его слова.
– Не хочу драться с горцами, – ответил Стефан.
– В отряде много таких, которые не хотят.
– Зачем же деретесь?
– Нас не спрашивают, – сказал Стефан.
– Даже меня, музыканта, который не должен воевать, послали в бой. Граббе пошлет на тебя всех, если ты не замиришься.