Ахульго
Шрифт:
– Ты тоже умеешь? – удивился он.
– Мама научила, – сказала Муслимат.
– А ты не знаешь, когда она придет? И папа тоже?
– Скоро, – заверил Джамалуддин.
– Мой папа тоже редко приходит.
– А почему?
– Они же воюют, – объяснил Джамалуддин.
– А мне не разрешают. Но я тоже воевал. Хочешь, расскажу?
– Да, – раскрыла и без того большие глаза Муслимат.
– Я тоже воевал! – сообщил ГазиМа-гомед, доставая из ларя последние орехи и угощая девочку.
– Ты только порох приносил, – усмехнулся Джамалуддин.
– А я стрелял по-настоящему!
– А я, когда вырасту, буду Хочбаром! – пообещал Гази-Магомед.
– Его все ханы боялись!
– Вырасти сначала, – отмахнулся от брата Джамалуддин.
– У тебя кинжал больше, чем ты сам!
Джамалуддин считал себя уже взрослым. Но когда вошел его дедушка Абдул-Азиз и крепко пожал ему руку, он слегка оробел. Дедушка смотрел на него не так, как раньше, а с особым уважением и даже с надеждой. Потом он подошел к матери Джамалуддина, что-то сказал ей, и та, раскинув руки, горестно закричала:
– Не отдам!
Джамалуддин не понимал, что происходит, только видел, как Джавгарат зарыдала и начала бить себя по лицу, как метнулась к нему мать, будто хотела прикрыть от чего-то страшного, как дедушка силой удержал ее, а потом сказал Джамалуддину:
– Иди к отцу, он тебя ждет.
Мать продолжала кричать, почти выть:
– Нет! Нет! Иди ко мне, сынок!
Ошеломленный Джамалуддин не мог двинуться с места, а Муслимат и младший брат дружно заплакали.
– Джамалуддин! – крикнул Абдул-Азиз.
– Ты еще здесь?!
Джамалуддин будто очнулся и побежал из дому. Воля отца была для него превыше всего. Шамиль ждал его у мечети.
– Джамалуддин, – сказал Шамиль.
– Ты должен пойти к русскому генералу и сказать, чтобы он перестал с нами воевать.
– А разве он меня послушает? – удивился Джамалуддин.
– Меня он не послушал, а тебя послушает, ты же настоящий герой!
Джамалуддин был горд таким необыкновенным поручением, но затем его охватило неясное беспокойство.
– А потом что?
– Юнус скажет, – ответил ему отец.
– Он пойдет с тобой.
Но прежде они вошли в мечеть, большую часть которой занимали раненые, и совершили предвечерний намаз вместе со всеми, кто мог стать на молитву. Затем Шамиль вывел сына, обнял его и долго не отпускал. Разжав, наконец, объятия, Шамиль отвернулся, опасаясь, что может передумать.
Юнус поправил на Джамалуддине папаху и пошел с мальчиком к перекопу. А Шамиль вернулся в мечеть, чтобы снова молить всевышнего об избавлении гор от войны и о спасении народа.
Секретарь потом записал:
«Усилились бедствия, испытываемые детьми и женщинами, а также умножились жалобы со стороны раненых, голодных и слабых; учитывая слабость перечисленных лиц, претерпеваемые ими бедствия, тяготы, которые они вкушают – голод, жажду, недосыпание, а также обязательность перемирия с точки зрения шариата в случае, если отказ от него влечет за собой нанесение вреда мусульманам, Шамиль согласился все же отдать усладу своих очей Джамалуддина. Последние при этом обязались выполнить следующие условия имама – прекратить бой и возвратиться на свою территорию».
Глава 111
Разъяренный очередной неудачей, Граббе сосредоточил огонь всех орудий на втором рубеже обороны Ахульго, который удерживали горцы. А тем временем принимал рапорты удрученных командиров. Попов и Тарасевич ничего не смогли сделать, хотя и потерь особых не понесли. Но рапорт Пулло ошеломил Граббе.
– Сколько-с? – переспросил Граббе, которому показалось, что он ослышался, когда Пулло назвал цифру потерь Куринского полка.
– Выбыло из строя восемь офицеров, из них два убиты и восемь ранено, и триста сорок семь нижних чинов, – повторил Пулло.
– Сколько всего по отряду? – обернулся Граббе к Милютину, который подсчитывал потери на бумаге.
– Сто два убитых, – подвел итог Милютин.
– Сто шестьдесят два раненых, из них восемь офицеров, и двести девяносто три контуженных, ваше превосходительство.
– Без малого – батальон? – негодовал Граббе.
– Хорошо еще, что потери меньше, чем в прошлый раз. Только этот прошлый раз вас ничему не научил! День на уборку тел, день на похороны… Просто некогда воевать!
– По полученным сведениям, Шамиль тоже потерял немало, – вставил Галафеев.
– И в числе прочих лишился ближайшего своего помощника – Сурхая.
– Важная новость, – кивнул Граббе.
– Также и других двух наибов, – добавил Пулло.
– Сил у него, полагаю, не осталось. Уже женщины да дети воюют.
– Не осталось? – сомневался Граббе.
– Отчего же Ахульго не взято?
– Возьмем, – пообещал Галафеев.
– Войска дрались геройски, передовой бастион в наших руках. Вот наберемся сил – и конец Шамилю.
– Наберемся сил? – язвил Граббе.
– Откуда же их взять, если вы на сто шагов по батальону кладете? Если гору несчастную два месяца щупаете, а ухватить не можете! Так воевать нельзяс, господа!
– Надо бы сменить передовые части, – предложил Галафеев.
– Ширванцы отдохнули, пора их снова в дело пустить.
– Ширванцы уже ходили, да ни с чем вернулись, – отмахнулся Граббе.
– А отряд тогда лишился двух батальонов.
– Многие раненые теперь поправились, ваше превосходительство, – сообщал Милютин.
– А мне думается, господа, что многие теперь и воевать не хотят, на наши успехи глядючи, – сказал Граббе.