Ахульго
Шрифт:
В завал ударило ядро, и Аркадий упал, оглушенный тяжелым камнем, выбитым взрывом из завала. Но Хабиб заметил это не сразу, а лишь когда протянул руку за заряженным ружьем и не получил его.
– Эй, вставай! – тормошил его Хабиб, но Аркадий только стонал, не открывая глаз.
В завале появилась жена Хабиба Парихан с охапкой заряженных ружей.
– Это тот человек? – удивленно смотрела на Аркадия Парихан.
– Позови кого-нибудь, – велел Хабиб.
– Скорее!
Парихан собрала отстрелянные ружья и убежала.
За Аркадием пришли старик и двое мальчишек. Они подняли его и понесли. С головы Аркадия свалилась папаха. Старик удивленно посмотрел на его отросшую шевелюру и спросил:
– Казак?
– Наш это, наш! – откликнулся Хабиб, продолжая стрелять.
Аркадия
Глава 109
Шамиль давно привык к беспокойным ночам, но в эту ночь вовсе не сомкнул глаз. Он понимал, что новый штурм неминуем, что воинов на Ахульго осталось слишком мало, чтобы противостоять колоннам Граббе, но сердце подсказывало ему, что они выдержат. Разведчики сообщали о начавшемся передвижении войск противника, и похоже было, что главный удар Граббе снова нанесет по Новому Ахульго. Теперь нужно было правильно расставить людей на оборонительных рубежах, но их не хватало, и приходилось рисковать. Шамиль велел вызвать подмогу со Старого Ахульго, ослабив позиции Омара-хаджи. Небольшой резерв тоже сосредоточился на Новом Ахульго.
Помогать мюридам вызвались юноши, которых уже невозможно было заставить сидеть по домам. Старики давно воевали наравне с молодыми. А женщины выучились сбрасывать камни, точить тупившиеся в боях сабли, заряжать ружья и стрелять, когда приходилось. Все Ахульго теперь стало одним домом, который приходилось защищать всем вместе.
Джавгарат тоже просила Шамиля отпустить ее с другими женщинами, а за младенцем Саидом могла присмотреть и Патимат, которая все равно не могла покинуть дом, потому что ей скоро было рожать. Но лекарь Абдул-Азиз, иногда навещавший дочь, шепнул Шамилю, что ее нельзя оставлять одну. Из-за переживаний и всего, что происходило вокруг, она могла родить раньше срока.
– Оставайся дома, – твердо сказал Шамиль Джавгарат.
– Достаточно, что Джамалуддин не вылезает из-под пуль.
Шамиль взял лампу и пошел к детям, спавшим в углу его комнаты. Он долго смотрел на своих сыновей, которые даже во сне чувствовали каждый взрыв, сотрясавший подземные кельи. Гази-Магомед спал в обнимку с кинжалом, а Джамалуддин уснул с книгой в руках. Шамиль вынул из рук сына кинжал и повесил на деревянный гвоздь рядом с кинжалом Джамалуддина. Книгу он положил в нишу над постелью. Затем провел рукой по голове Джамалуддина, и тот вздохнул, успокоился и повернулся на другой бок. Отец смотрел на Джамалуддина, не знавшего, что явившийся в горы генерал требует его в заложники, и читавшего перед сном книгу, в которой говорилось о благородных людях и красоте мира, созданного всевышним. Шамиль не мог насмотреться на своих сыновей, не мог заставить себя покинуть их. Граббе с его безумными ультиматумами был далеко, но пушки его продолжали стрелять, а войска уже строились в штурмовые колонны. И никто не знал, увидит ли Шамиль своих детей снова. Битва предстояла тяжелая.
Когда Шамиль вышел на гору, его уже ждали Султанбек и Юнус.
– Они идут, – сказал Юнус.
– Наши люди на местах? – спросил Шамиль.
– Все, кто смог, – сказал Султанбек.
– Даже раненые.
Обстрел вдруг прекратился будто для того, чтобы Шамиль спокойно добрался до оборонительных рубежей. Там он встретил Сурхая, который вышел навстречу имаму.
– На нас идут три батальона, – сказал Сурхай.
– Они уже у первого перекопа.
– А что на Старом Ахульго?
– Наступает один батальон, – докладывал Сурхай.
– И еще один, как в первый раз, спустился между горами и идет по речке.
Шамиль вынул свою шашку и огляделся кругом.
– Чего они ждут?
Будто отвечая на его вопрос, снова заревели пушки, но теперь основной огонь был сосредоточен на первом рубеже обороны, перед которым, укрытая новым мантелетом, ждала штурмовая колонна.
– Началось! – крикнул Сурхай и бросился туда, где теперь было особенно жарко.
– Держись, имам!
Это были последние слова Сурхая, которые слышал Шамиль.
На передовые укрепления обрушились свирепые залпы артиллерии. Все вокруг было пронизано осколками снарядов и камней. От огня побагровели даже облака, плывшие над Ахульго.
Сокрушив все, что можно было сокрушить, артиллерия уступила Ахульго пехоте. Батальоны куринцев под командой генерал-майора Пулло хлынули вперед, затопили собой перекоп и с громовым «Ура!» полезли на останки передовых креплений. Ни огонь уцелевших защитников, ни камни и бревна, летевшие в куринцев, не могли остановить этой лавины.
Мюриды во главе с Сурхаем яростно бросились в шашки, но лес штыков опрокинул горцев. Выжившие скрылись в подземных укреплениях и оттуда открыли огонь по наступавшим.
Куринцы, приставляя лестницы и помогая друг другу, уже взбирались на первый рубеж обороны горцев, когда отбивать его Шамиль послал еще один отряд. Снова началась ужасная сеча. Сурхай и его люди выбрались из укрытий и бросились на куринцев с флангов. Позади, как и в прошлый раз, накапливались массы солдат, пока эту плотину не прорвало. Сметая своих и чужих, лавина перевалила через первый рубеж и хлынула во второй ров. Повторялась картина прежнего штурма, только войск теперь было больше и сопротивление – ожесточенней. Горцы уже не думали о спасении, гибель в бою казалась им предпочтительнее невыносимой блокады. Мечтали они лишь о том, чтобы дорого отдать свои жизни. Среди первых погиб Сурхай, врезавшийся в гущу куринцев с шашкой в одной руке и кинжалом в другой. Израненного, его хотели взять в плен, но он продолжал биться, пока не упал под грудой сраженных им куринцев.
И так же, как и в прошлый раз, лавина остановилась перед следующей защитной линией, стоявшей над вторым рвом.
Пулло приказал надежно укрепиться на взятом рубеже. И саперы, не обращая внимания на продолжавшийся огонь, тут же втащили наверх туры и фашины и приступили к устройству ложемента – защитного укрепления для пехоты и артиллерийской батареи, которую предполагалось здесь возвести.
Прорвавшиеся вперед куринцы вступили в жаркую перестрелку с защитниками второго рубежа обороны Ахульго, где командовал Балал Магомед. Но тут по куринцам начали бить со всех сторон из подземных укрытий. В ответ началась жестокая стрельба с занятого куринцами рубежа. Потом в куринцев полетели кувшины, начиненные порохом и битым чугуном, и гранаты, которые горцы успели потушить и заново снарядить. Взрывы производили в рядах наступавших значительные опустошения. Куринцы несколько раз бросались на второй рубеж, и столько же раз горцы бросались на куринцев врукопашную, пока, в конце концов, авангард колонны Пулло не отошел назад, за первую линию.
Тем временем батальон апшеронцев под начальством майора Тарасевича проник в ущелье между утесами и начал взбираться по почти отвесной скале на Новое Ахульго, намереваясь выйти в тыл отбивавшимся горцам. Первым их заметил Хабиб, и со Старого Ахульго по апшеронцам открыли стрельбу. Это казалось невероятным, но апшеронцы, несмотря ни на что, упорно поднимались наверх. Первых поднявшихся встретил сам Шамиль с небольшой группой мюридов. Они яростно сражались, пока смельчаки апшеронцы не были сброшены вниз. Как всегда, отличился Султанбек, отрывавший от горы лестницы вместе с висевшими на ней солдатами и сталкивавший их в пропасть. Шамиль был ранен, но продолжал биться, пока это не увидел дравшийся рядом Юнус и не увел имама от края горы. Затем в дело вступили старики и подростки, а женщины с проклятиями обрушивали сверху заранее припасенные камни и бревна. Но и этих средств уже не хватало, и тогда, разгоряченные схваткой, люди начали сами бросаться на солдат в надежде увлечь их с собою в пропасть как можно больше. Первым это сделал старик, почувствовав, что иначе наступающих не сдержать. Размахивая кинжалом, он кинулся на показавшегося снизу офицера, и они полетели в пропасть, не переставая драться и сбивая по пути других. Примеру старика последовал подросток, а следом за ним бросилась и его несчастная мать. Не ожидавшие такого, изумленные апшеронцы замешкались, и этого хватило, чтобы атака была окончательно сорвана. Понеся тяжелые потери, колонна Тарасевича вынуждена была отказаться от своего отчаянного предприятия.