Аквариум
Шрифт:
Барри. Может, именно поэтому?
Джун. Нет, из-за музыки.
Барри. Спасибо Джони.
Джун. Что теперь?
Барри. Мне бы хотелось послушать новый диск Пола Саймона. Я сам его еще не слышал. Ты как?
Джун. Согласна.
Странное ощущение — отдавать себя во власть музыки, зная, что кто-то сейчас испытывает то же самое. Иными словами, в этом не было бы ничего особенного, сиди Джун рядом — так бывало уже миллион раз, — но слушать одно и то же, находясь друг от друга через дорогу и поддерживая связь через Интернет, — в
Я включил диск. И с первых же звуков попал под гипнотическое воздействие: удивительным образом музыка Саймона одновременно успокаивала и будоражила меня. Так было всегда. «Красивая музыка», — написала Джун. «Мне тоже так кажется», — ответил я, и мы провели целый час в миниатюрном виртуальном соборе, наслаждаясь звуками и словами и время от времени обмениваясь короткими замечаниями типа «блестяще» или «просто отъезжаешь», напоминая друг другу, что мы вместе слушаем и восхищаемся.
Когда диск закончился, мы оба некоторое время молчали. Словно зрители после фильма, задевшего их за живое. Джун объявилась первой. «Изумительно, — написала она. — Так просто и одновременно изощренно, тонко, мягко и чисто».
Барри. Говоришь моими словами. Я все еще отчасти там. Можно наслаждаться музыкой, не подстраиваясь под ее уровень.
Джун. Утонченность ты, конечно же, ощутил сильнее, чем я. Пространства звучания и все такое.
Барри. Все пространства, звучание которых ты слышишь, перетекают одно в другое, они связаны воедино, как удачное архитектурное сооружение, только архитектура эта — акустическая. Каждый инструмент звучит самобытно и превосходно: ни один не отнимает место у остальных. От подобной музыки я чувствую себя счастливым.
Джун. Я тоже.
Барри. Удивительно, что тебе понравилось. Ты ведь гораздо моложе меня. По логике вещей, тебя должно тянуть к этому англо-американскому дерьму времен моей юности.
Джун. Отчасти так и есть. Но и это мне тоже нравится.
Барри. Отлично. Не будем углубляться. Я о тебе очень хорошо думаю, не хотелось бы портить впечатление. И если ты начнешь нахваливать какую-нибудь группу нечесаных идиотов, чья музыка так же хороша, как и фотография Дэвида Хассельхоффа, все, возможно, полетит к черту.
Джун. Поняла. Спасибо за предупреждение. Только это все-таки был Патрик Суэйзи.
Барри. Я намеренно переврал.
Джун. Знаю.
Барри. Послушаем еще что-нибудь?
Джун. Пожалуй.
Барри. Сайнида О’Коннора. Первую запись. «Ты никакая не мать». Его считают святым. Нужно привыкнуть к его наивности и не бояться чрезмерной страстности.
Джун. У тебя сложилось впечатление, что я могу испугаться чьей-нибудь страстности?
Барри. Не знаю.
Джун. Я включаю. Только первую вещь?
Барри. Да.
Мы прослушали песню.
Джун. Ты вспоминаешь сестру?
Барри. Она часто возилась со мной. Иногда мне это нравилось. Пускала к себе в кровать, когда мне было страшно по ночам. Сестра казалась мне красивой. От нее хорошо пахло.
Джун. Как ее звали?
Барри. Майке.
Джун. Ты еще помнишь, как она выглядела?
Барри. В моих воспоминаниях она бледная. Темные волосы и, кажется, огромная грудь.
Джун. Кажется? Ты точно не знаешь?
Барри. Я был маленьким. В детском возрасте многое, что потом оказывается вполне нормальным, представляется очень большим.
Джун. Ну, с членом моего отца дело обстояло иначе.
Барри. Что ты имеешь в виду?
Джун. Он всегда был маленький.
Барри. Хм…
Джун. Прости, это глупо. И совсем ни при чем.
Барри. Почему ни при чем? Все, что приходит тебе в голову, очень даже при чем, как и то, что приходит в голову мне. Так ведь?
Джун. Может быть. Но все равно глупое замечание. Будто я хочу устраниться.
Барри. Устраниться — от чего?
Джун. От боли, которую ты испытываешь, думая о ней.
Барри. Прошло слишком много времени.
Джун. Кстати, сегодня твое шестое чувство проявилось снова.
Барри. Каким образом?
Джун. Ты хотел мне что-нибудь подарить. А у меня как раздень рождения. И прослушивание музыки стало прекрасным подарком.
Барри. Желаю тебе всего-всего.
Джун. Спасибо.
Барри. Но тогда ведь тебя должны звать Мэй?[27]
Джун. Я родилась почти на месяц раньше срока. А мама к тому времени уже составила для меня гороскоп. Она страстно увлекалась астрологией. И по гороскопу, родись я вовремя, я была бы гораздо счастливее. Поэтому она решила дать мне имя, напоминающее о том, что все могло быть иначе. Мама испытывала чувство вины, самое настоящее, из-за того, что родила меня при неблагоприятном расположении звезд.
Барри. И как, что-нибудь сбылось? Из гороскопа?
Джун. Кое-что.
Барри. Ты в это веришь?
Джун. Не знаю. Иногда.
Барри. Хочешь, послушаем еще что-нибудь?
Джун. Только одну запись. А то у меня разболится голова.
Барри. Фабрицио де Андре. Песня называется «Андрео».
Я снова встал у окна в ожидании, когда она включит музыку. Давно не слушал эту вещь. Именно ее я первой услышал в его исполнении. В Падуе на площади, когда в качестве инженера сцены я принимал участие в народном празднике, организованном компартией Италии. Шестнадцать лет назад.
Джун. И о чем она? Пионерский костер? Следопыты?
Барри. Подожди. Сейчас все станет ясно.
Джун. Надеюсь.
Мы молчали до тех пор, пока песня не кончилась. Еще не отзвучали аплодисменты, а она снова написала мне.
Джун. Как-то чересчур радостно. Не хватает завываний.
Барри. Ты не знаешь ни слова по-итальянски?
Джун. Только «prego», «grazie» и «ciao»,[28] а почему ты спрашиваешь?
Барри. Андрео — дезертир, которого расстреливают. Песня рассказывает о его последних минутах.