Аквариум
Шрифт:
Джун. Не может быть. Это ужасно.
Барри. Замечательная песня.
Джун. Да. Но жуткая.
Барри. Правда, у него удивительно чистая манера исполнения?
Джун. Знаешь что? Я все время думала о том, что не хватает женского голоса. Прозрачного, с металлическими нотками, какой бывает у некоторых певиц, поющих кантри. Только без всхлипов и переливов.
Барри. Сделаем перерыв.
Допустим, я сам себя растравляю, но Джун опять произнесла одну из тех телепатических фраз, от которых у меня немеют ноги. Откуда она знает? Как ей удается говорить именно о том, что и так не выходит у меня из головы?
Слава Богу, у меня довольно
Джун. Гололед?
Барри. Да.
Джун. Может, все-таки расскажешь свою историю? Тогда я буду знать, что причиняет тебе боль.
Барри. Когда-нибудь я так и сделаю.
Джун. Подумай об этом, когда будешь читать мое письмо. Осталось совсем немного. Наверное, закончу уже сегодня ночью. Доверие за доверие.
Барри. Я и так тебе доверяю. Скорее дело в том, что я сам не хочу пока это теребить. Если фрейдисты правы, мне следует затолкнуть прошлое в зловещие глубины подсознания и на время потерять память. Здорово, если бы так и произошло.
Джун. Ты считаешь, психоанализ — чушь?
Барр и. Даже в большей степени, чем астрология.
Джун. Само собой.
Барри. Прости. Вырвалось.
Джун. Все нормально. Значит, так, я сейчас буду писать. Спасибо за прекрасный подарок ко дню рождения и спокойной ночи.
Барри. Спокойной ночи.
Я вдруг пожалел, что у меня нет телевизора. Старый я подарил студии, а нового так и не купил после ремонта. Раньше, когда я смотрел телепередачи, меня часто охватывали приступы гнева. Увидев рекламу, ориентированную на женщин — шампуня, косметики, чего угодно, — с участием этих молодых потаскушек, трясущих волосами во все стороны, я выходил из себя. Не мог удержаться. Если, к примеру, речь шла о туалетной бумаге и женщина в кадре произносила слова «Она достойна моей кожи!», мне тут же приходила в голову какая-нибудь непристойность, которая так и рвалась наружу: «Она достойна моей задницы». Когда шла реклама тампонов или прокладок, я неистовствовал. Но стоило переключиться на музыкальный канал, как меня тут же начинали раздражать танцы некрасиво одетых детей под отвратительно обработанную музыку. Фильмы же, которые действительно хотелось посмотреть, показывали так редко, что вздумай я их сосчитать, на целый год хватило бы пальцев одной руки.
Я взялся за книгу, но не смог сосредоточиться. Никак не получалось мысленно перенестись на остров Хоккайдо и почувствовать себя человеком, занятым поисками овцы.[29]
Некоторое время я смотрел на окна Джун: у нее по-прежнему горели только свечи. Время от времени она теребила свою грудь. При случае я напомню ей об этом. Решив опять, что веду себя непорядочно, я отвернулся. Джун была полностью погружена в работу. Мешать ей не хотелось.
Несмотря на несколько падений на скользком льду, Джун назвала это «гололед», я все еще находился под впечатлением от совместного прослушивания музыки. Когда в последний раз я испытывал подобные ощущения? Студия не в счет. Там срабатывал профессионализм: я пытался не поддаваться чарам, а, напротив, сохранить трезвость и беспристрастность, ибо, пока еще оставалась возможность вмешательства, следовало извлечь из записи максимум информации.
Я слушал музыку вместе с Сибиллой. В самом начале нашей совместной жизни. Но вскоре она стала проявлять неудовольствие и отвергать мои предложения. Ей это действовало на нервы. Возможно, из-за моей глупой настойчивости она запретила себе испытывать те же ощущения, что и я. Потом я понял, что в ее жизни музыка не играет особой роли. Установив со мной прочные отношения, она изо всех сил стремилась удерживать дистанцию. И не только в том, что касалось музыки. Теперь я знаю — так чаще всего и бывает. Поэтому многие мужчины чувствуют себя обманутыми. Сначала их опутали сетями, что называется, поймали, а потом равнодушно отодвинули в сторону. О апрель, апрель, твоя тайная чувственность обошла меня стороной. Интересно, Джун тоже такая? Большинство женщин таковы.
В конце концов я сел за компьютер и стал писать. В перерывах я выходил в Интернет: сначала проверил, как обстоит дело с падением моих акций, и выяснил, что потерял уже около двадцати тысяч марок, потом скачал какую-то программу, заглянул на порносайт и наконец остановился на сайте газеты «Зюддойче цайтунг», где прочел статью об авторе романа, который не стал читать. Тут я почувствовал, что устал.
Проспал я до полудня. На экране меня ждало сообщение Джун, просившей о временном прекращении переписки. Она хотела взять день передышки, называя это тренировкой в искусстве быть одной. Чтобы не чувствовать зависимости друг от друга. «Всего наилучшего», — ответил я и вышел из дому. Вчерашний разговор об отце навел меня на мысль, что неплохо бы привести в порядок его могилу.
Это занятие отняло у меня всю вторую половину дня. Я советовался с кладбищенским садовником, одолжил у него инвентарь и принялся копать, стричь и сажать все, что попалось мне под руку в окрестностях могилы, — скорее бестолково, чем осмысленно.
Через несколько часов грязный, довольный, хотя и немного смущенный сомнительным качеством своей работы, я вернул инвентарь садовнику и поехал к дочери домохозяйки моего отца, которая после его смерти ухаживала за могилой. Я хотел объяснить ей свое самоуправство, ибо боялся, что, увидев полностью перекопанную могилу, она подумает, будто я недоволен ее работой.
Фрау Кеттнер приняла меня с дружелюбным удивлением, уговорила выпить кофе с пирогом и сочувственно кивала, слушая мое маловразумительное бормотание, что мне, мол, вдруг пришло в голову сделать что-нибудь для отца своими руками. Сидя в маленькой квартирке с цветными обоями, узорчатыми подушками и полочками для специй, я испытывал по отношению к ней какое-то покровительственное чувство, подобно жизнерадостному помещику, который обходит своих крестьян, целых полчаса проявляя интерес к их жизни. Слава Богу, что я был не в костюме, а в джинсах и свитере. Прощался и уходил я, уже сожалея о сумасшедшей идее переустроить могилу отца, которая и прежде была в полном порядке. Теперь она выглядела ничуть не лучше, просто чуть иначе. Ни за что ни про что я поставил фрау Кеттнер в глупое положение: теперь она будет мучиться сомнениями, удовлетворен ли я ее работой.
Домой я зашел, только чтобы переодеться и посмотреть на Джун — она тренировалась. Затем отправился в кафе и в кино, а после заглянул в «Брайтен-гарде» — прежде сюда ходили в основном музыканты, теперь же, как я вскоре установил то ли с облегчением, то ли с огорчением, здесь собирались любители бильярда и сквоша. Выпив бокал вина, я отправился в Кройцберг[30] и успел в «Йорк»[31] на позднее представление. Когда я вернулся, Джун уже спала.
Меня ждали три письма. Одно из «Телекома»[32] о том, что мне выделен новый номер — теперь я мог тешить себя мыслью, что раз моего номера нет в телефонной книге, его никто не найдет.