Аквариум
Шрифт:
Джун. Два раза «Ого».
Барри. Запишусь к хирургу. Закажу себе нос, как у Патрика Суэйзи.
Джун. Брось. Уже неактуально. И потом, ты же невидимка. Пусть будет нос, какой ты сам себе пожелаешь.
Барри. Написала продолжение? Своей истории? Для меня?
Джун. Резкая смена темы. Итак, покидаем тонкий лед флирта и обращаемся к серьезным вещам? Немножко, не до конца. Не все, что хотела бы тебе рассказать. Наверное, понадобится еще несколько дней.
Барри. Не собираюсь на тебя давить. Просто спрашиваю. Звонит телефон, я должен подойти.
Поначалу я не мог сообразить, что
— Я собираюсь попросить вас о помощи в очень щекотливом деле.
Похоже на попрошайничество.
— Кто вы? — Смешной, конечно, вопрос, но, настроившись дать отпор, говоришь порой странные вещи.
— Врач-психотерапевт. Мой пациент — господин Шпрангер. Это имя что-нибудь вам говорит?
— Нет, — ответил я, несмотря на охватившее меня вдруг ощущение — это имя должно что-то для меня значить, и вряд ли хорошее.
— Господин Шпрангер был виноват в той аварии, в которой участвовали вы и девушка, ехавшая с вами. С точки зрения психотерапии, мы с ним добились больших…
— Участвовали? Да вы в своем уме? Участвовали! Девушка погибла. Она не участвовала. Она умерла! Полагаете, после такого начала можно о чем-нибудь говорить? — Я поразился, насколько пронзительным и громким сделался вдруг мой голос: он истерически дребезжал, отскакивая от стены. Мне не хватало воздуха.
— Господин Шодер, я сожалею, простите, если мной выбран неверный тон, я не хотела, пожалуйста, успокойтесь…
— Если? Вы еще сомневаетесь, что тон был выбран неправильно? Черт возьми! Оставьте меня в покое! Не хочу с вами разговаривать! — Я швырнул трубку так, что она подпрыгнула. Вешая ее снова, я сильно надавил на нее, будто хотел намертво приклеить к аппарату. Кажется, я задел ножку стола, компьютер закачался, на столе что-то задребезжало.
Таким я раньше себя не знал. Вообще-то я не вспыльчив и кричать на людей не доставляет мне удовольствия — терпеть этого не могу. Но силы мои были исчерпаны. С тенями из Хайльбронна общаться я не собирался. Прошло довольно много времени, прежде чем дыхание снова стало ровным.
Вскоре телефон зазвонил снова. Я включил автоответчик. И в паническом ужасе выскочил из квартиры, надев нормально туфли уже на лестнице, а куртка была у меня в руках, — мне было важно уйти прежде, чем голос женщины с двойной фамилией опять начнет городить вздор.
Двумя пролетами ниже меня вдруг осенило, что убегать вовсе не обязательно. Можно просто отключить громкость в воспроизводящем устройстве автоответчика. Но было уже поздно. Никакие сокровища в мире не заманили бы меня обратно в квартиру, оскверненную нотками профессионального сочувствия в голосе этой женщины. Сотру запись, когда вернусь домой. Не слушая.
Мне очень хотелось поговорить с Джун, но компьютер остался дома, и это было невозможно. Правда, тогда пришлось бы что-то ей объяснять. А я просто не мог. Решил отправиться в банк и подписать бумаги, необходимые для продажи акций.
Кто дал им право вторгаться в мою жизнь? Превратив человека в калеку, убив его возлюбленную, они полагают, что теперь он обязан с ними разговаривать и отвечать на вопросы? Я был близок к приступу буйного помешательства. Что воображают себе эти негодяи? Психолог будет лечить его с моей помощью до второго пришествия, причем ее совершенно не волнует, что станет за это время со мной. Разве не хватит с меня общения с Матиасом? Во мне все кипело — шагая по Вильмерсдорфу,[22] я, наверное, то и дело толкал прохожих. По крайней мере так мне казалось, когда позднее, сидя на скамейке, я пытался прийти в себя: осталось ощущение, что ко мне прикасались чужие, неприятные тела. Это чувствуешь кожей. Даже через куртку.
Теперь, задним числом, я отчасти понимал Матиаса. Он потерял подругу и хотел сохранить ее образ в памяти. Ему было к чему стремиться — он хотел ясности. Но когда объявляется сам убийца с намерением использовать тебя для преодоления комплекса вины или уж не знаю чего еще, — это, пожалуй, слишком. Да еще рука об руку с прилежной дамой-психоаналитиком, воображающей себя умной и важной: как же, ей ведь, возможно, удастся обеспечить страдающему монстрику парочку спокойных ночей. Мне пришло в голову написать жалобу. Внутри снова все закипело.
* * *
Побывав в парикмахерской, на могиле отца и в кино, я заглянул в магазин за «Шпигелем» и кое-какими продуктами и только потом вернулся домой, чтобы подольше отсутствовать. Войдя в квартиру, я первым же делом стер запись на автоответчике, бросив, правда, сначала взгляд на окна Джун. В руках у нее были гантели. Она тренировалась. До самой последней секунды, уже включая компьютер, я все еще не был уверен, что хочу продолжить переписку.
Я щелкнул «мышкой», чтобы убрать с экрана заставку, и увидел в окне чата три сообщения от Джун.
Джун. Привет.
Джун. Привет?!
Джун. Тебя нет дома.
Не успев еще нормально сесть, я стал печатать: «Нужно было уйти. Прости. Непредвиденная помеха».
Ответ пришел мгновенно. Видимо, экран оставался в поле ее зрения.
Джун. Случилось что-то плохое?
Барри. Да.
Джун.?..
Барри. Не будем об этом. Слишком долго, слишком сложно, слишком грустно и слишком… не знаю что.
Джун. Тот вчерашний анекдот про блондинок — единственный. Честное слово. Я знаю только один анекдот.
Барри. Ничего страшного.
Джун. …сказал он голосом Джона Уэйна и почесал свою трехдневную щетину.
Барри. Эй, потише! Ты ищешь ссоры?
Джун. Разве я кого-то обидела?
Барри. Я нисколько не похож на Джона Уэйна.
Джун. Так я и думала. Иначе шутка не была бы столь действенной.
Барри. Шутка?
Джун. Ну да, а ты что подумал?
Барри. Я решил, это какая-то болтовня в духе псевдоэмансипации. Та, что приходит на ум, когда шарж на мужчину выглядит весьма плоско.