Александр Керенский. Демократ во главе России

Стронгин Варлен Львович

Снова Берберова видит в действиях Керенского и его ближайших друзей – министров Некрасова, Терещенко и Переверзева – масонские корни. Наперекор элементарной логике. Зачем послам Франции и Англии, министру Франции Тома, масонам этих стран и России скрывать факты, обличающие их злейших и непримиримых врагов – Германию и вождя большевиков? Если и были связаны Керенский и его друзья какой-то «клятвой», то клятвой верности союзникам. Своей присяге Керенский никогда не изменял, до последних дней своей жизни. Он не принял иностранного подданства, постоянно размышлял о том, как избавить родину от тоталитарного режима. И документы о получении Лениным денег от германского военного ведомства, возможно привезенные в Россию А. Тома, Керенский получил из рук Переверзева (адвокат, эсер, министр юстиции Временного правительства, май – июль 1917 года). Мало того, Переверзев обнародовал эти неопровержимые документы 4 июля 1917 года, то есть нарушил «клятву», что признает Берберова. История должна быть ей благодарна за напоминание о «немецких деньгах», полученных Лениным от Германии.

Сей факт упорно скрывали

советские политики. Впрочем, еще ранее бывший дворцовый комендант Николая II генерал Воейков в свой книге «С царем и без царя» писал, что «одновременно с посылкой денежных переводов Германский имперский банк в начале 1917 года открыл счет Ленину, Суменсону, Козловскому, Троцкому и другим деятелям Совета народных комиссаров (вероятно, подразумевается будущий Совет. – В. С.). В январе 1918 года Совету народных комиссаров (уже существующему. – В. С.) было переведено из Рейхсбанка 50 миллионов рублей на покрытие расходов по содержанию Красной гвардии и агитаторов, причем было указано, что нужно усилить пропаганду, так как антибольшевистские настроения на юге России и в Сибири беспокоят немецкое правительство». Этому утверждению генерала вполне можно верить, поскольку он располагал данными царской охранки, внедрившей и на высоком уровне своих агентов в ряды большевиков и вызнавшей их зарубежные связи. Разогнав охранку, Керенский лишился доступа к ее «банку сведений», переправленному одним из расторопных царских полковников в Америку, где они хранятся в русском архиве библиотеки Гувера при Институте войны, революции и мира Станфордского университета. Александр Федорович, переехав в Штаты, преподавал в этом институте и наверняка прочитал многие документы охранки, в том числе о людях, возглавивших большевистскую партию в России, криминальные досье на некоторых из них, которых он амнистировал. Увы, он уже ничего не мог исправить и, наверное, клял себя за нерешительность при издании приказа № 1 и самое главное – при получении материалов от Переверзева о денежной помощи Германии Ленину, пожалуй самом кульминационном моменте революции, русской истории, случившемся вскоре после наступления русских войск на позиции Германии.

Генерал Брусилов торопил Керенского начать наступление, назначенное на 10 июня. О нем уже проведал враг. Но в это время заседал съезд Советов, и Александр Федорович, следуя адвокатской привычке следовать закону, хотел заручиться согласием съезда на эту акцию. Получив резолюцию о согласии, он выехал на фронт. Удар по австро-немецким войскам был нанесен 18 июня; собрали 312 батальонов – около 300 тысяч солдат. Сюда же привезли 800 легких пушек и более 500 средних и тяжелых орудий. После двухдневного артиллерийского обстрела 7-я армия перешла в наступление и заняла окопы противника. Столь же успешно атаковала 11-я армия. 25 июня смелый маневр совершила 8-я армия. «И совсем не удивительно, что позднее, после нескольких месяцев тяжелых боев, люмпен-пролетарии и дезертиры пошли в тылу за большевиками по пути убийств и насилия, купившись на обещание неограниченной свободы, – отмечал Керенский. – Удивительно то, что летом 1917 года русские войска продемонстрировали могучую силу патриотизма. Съезд военных в Каменец-Подольске закончился бурной овацией в адрес генерала Брусилова».

Александр Федорович скромен в оценке своих заслуг. Офицеры, враждебно настроенные к Февральской революции, иронически прозвали его «главноуговаривающим». Но он на это не обижался. Во время инспекционной поездки по фронту он множество часов провел в окопах, выступая перед солдатами, не щадя ни сил, ни связок. Однажды в холодную погоду он простудил горло, но говорил громко и темпераментно, на долгое время заработав крикливый, осипший голос (горло он вылечил только в Америке). Иногда темперамент захлестывал его, чувства превалировали над мыслями, и он, противник кровопролития, ненужных смертей, неуклонно призывал солдат «к смерти за родину». Вероятно, подобные выражения дали повод Ленину назвать его «героем фразы». Александр Федорович понимал, что перемены в настроении солдат после встреч с ним были недолговечны, но перед боями поднимали воинский дух, доверие к офицерам. Кстати, будущие советские военачальники, в том числе великий маршал Жуков, Тухачевский, Уборевич, прошли неплохую школу, служа в армии Временного правительства. За несколько месяцев Жуков от прапорщика царской армии дослужился до командира эскадрона, назначенный на эту должность солдатским комитетом.

Говорят, что во время войны Жуков не жалел солдат, пускал их на минные поля перед проходом танков, сохраняя таким образом военную технику и направляя солдат на смерть за родину. Александр Федорович лишь только призывал к этому, находясь в состоянии патриотической эйфории. Военный министр из штатских не отсиживался в тылу, знакомился с военным положением на месте событий, обсуждал их с командованием: «Возвращаясь в закрытой машине из поездки по Юго-Западному фронту, мы с Брусиловым попали в небывало сильную грозу. И именно в тот момент, когда в окна барабанил дождь, а над головой сверкали молнии, мы ощутили какую-то взаимную близость. Разговор принял неофициальный и непринужденный характер, как водится у старых друзей. По главным проблемам, стоящим перед Россией, наши взгляды в основном совпадали, и мы полностью отвергли бытующую в верхних эшелонах власти идею, что „русской армии больше не существует“. Мы успели обговорить множество вопросов, связанных с предстоящим наступлением, и я тогда решил… всю полноту власти в армии передать от Алексеева Брусилову».

Продолжая инспекционную поездку, Александр Федорович был обязан вместе с адмиралом Колчаком и начальником его штаба капитаном

Смирновым выехать в Севастополь, чтобы уладить острые разногласия адмирала с Центральным исполнительным комитетом Черноморского флота и армейским гарнизоном. Адмирал Колчак был одним из самых компетентных руководителей российского флота. Человек смелый и эрудированный, с легкоранимой душой, он пользовался глубоким уважением среди офицеров и матросов и стал легендарным уже при жизни. После падения монархии он наладил отличные отношения с экипажами кораблей и сыграл положительную роль в создании Центрального комитета флота. И неожиданно для адмирала у него возник конфликт с комитетом. С обидой в душе, со слезами на глазах Колчак объяснял Керенскому: «Для матросов Центральный комитет значит больше, чем я. Я более не люблю их!» Последние слова растрогали Александра Федоровича. Он увидел перед собой честного, благородного человека, во многом близкого ему по характеру. Адвокат не может не уважать своего подзащитного, иначе не сможет достойно защищать его. Колчак не мог командовать матросами, потеряв к ним уважение, своего рода отцовскую любовь. Александр Федорович тактично уладил конфликт, разъяснив членам комитета, с каким добрым и умным человеком свела их судьба. Но вскоре возник более острый конфликт, и Колчак, даже не сообщив о своем решении правительству, сел в прямой поезд на Петроград, насовсем распрощавшись с флотом.

Александр Васильевич Колчак, позднее поименованный Верховным правителем России, в 1920 году был расстрелян большевиками. В Советском Союзе он числился оголтелым наймитом Антанты, к его имени было прицеплено немногим меньше ругательных эпитетов, чем к Керенскому. В некрологе Колчаку, написанном Иваном Александровичем Буниным, нобелевским лауреатом по литературе, есть такие слова: «Настанет время, когда золотыми письменами, на вечную славу и память, будет начертано Его имя в летописи Русской земли».

Александру Федоровичу не хотелось расставаться с Колчаком, общение с которым было ему полезно и дорого, но готовящееся наступление на врага требовало его внимания и усилий. В Москве он принимает парад войск Московского гарнизона, вылившийся в демонстрацию их преданности Временному правительству. Громким «ура!» встретили солдаты своего военного министра. Народ желал его видеть и слышать. Александр Федорович выступал на многочисленных митингах, его речи сопровождались несмолкаемыми аплодисментами. Но голова от них не закружилась. Чем больше энергии и души выплескивал он в своих речах, тем более сильный отклик находили они в сердцах слушателей. Он радовался, что они понимают его, верят ему, и это придавало силы. Вернувшись в Петроград, он выступает на съезде рабочих и солдатских депутатов. На фоне в общем-то праздничного и теплого приема его полномочными делегатами съезда Керенский не замечает, что против возобновления войны из 822 делегатов проголосовало лишь 200. «Из них только 105 большевиков. Вроде немного, но их усилиями по указке Ленина была проведена демонстрация с лозунгами: „Вся власть Советам!“, „Долгой десять министров-капиталистов!“ Нужную резолюцию Керенский получил, хотя меньшевики и эсеры не высказали ей своего полного одобрения. Следуя демократическим принципам, Керенский даже не подумал арестовать большевиков. Поскольку в стране есть большевистская партия, есть люди, отправившие на съезд делегатов-большевиков, они имеют полное право участвовать в общественной и политической жизни страны и войти в грядущее Учредительное собрание, которому они обещали доверить власть во всех своих резолюциях, решениях и даже лозунгах. Значит, по отношению к ним, к их безответственным словам надо проявлять терпимость.

Ум и сердце Керенского заполняли вопросы предстоящего наступления. Объезжая полки в районе фронта, Керенский на мгновение ощутил страх: вдруг солдаты не захотят пойти в бой? Вдруг его уговоры и призывы были для них недостаточно убедительными? Сомнения его рассеялись, когда после двух начальных дней наступления русские войска прорвали первую линию обороны противника. Позднее Нина Берберова, отнюдь не знаток военного дела и не политик, посчитала это наступление «искусственно подогреваемым». В какой-то мере она была права. После первых успехов, пленения нескольких тысяч немецких солдат, захвата десятка полевых орудий противника некоторые части решили, что задание ими выполнено и нет смысла продолжать наступление дальше, тем более что и они несли потери. Солдаты были измучены затянувшейся войной и не ожидали усиленного сопротивления врага. «Но главное было не в этом, – понимал Керенский, – если в период блистательного наступления Брусилова в 1916 году ему противостояли австрийские полки с военнослужащими из славян, мечтавших сдаться в плен русским, то в 1917-м перед русскими армиями стояли отборные германские части, поддерживаемые мощной артиллерией».

20 июля Керенский отправил секретную телеграмму министру иностранных дел Терещенко: «Союзники прислали тяжелую артиллерию на 35 процентов из брака, не выдержавшую двухдневную умеренную стрельбу».

Наступлением командовал один из самых способных генералов России – Антон Иванович Деникин. По признанию Керенского, отношения между ними были непростыми: с одной стороны, Деникин нуждался в нем как в посреднике между офицерами и солдатами, а с другой – испытывал неприязнь как к личности, ведущей слишком демократическую для него политику в правительстве. Деникин был из породы воинов-служак, с недоверием относившихся к штатским. С годами он стал мудрее и терпимее, более глубоко вникал в жизнь. Керенский не питал к нему враждебных чувств, но его грубый тон в обращении с солдатами не мог понравиться военному министру. В свою очередь, Деникина шокировали некоторые высказывания министра. Однако война с Германией, защита родины свела их, людей с разными характерами и уровнем культуры, объединила в достижении одной цели – победы над противником.