Александр Невский
Шрифт:
Едва послы ушли, Ярослав вскочил со стольца, потер торжествующе руки, кивнул Мише Звонцу:
— Бери писало. Грамоту Александру буду писать.
Миша сел к столу, придвинул пергамент, макнул писало в чернила.
— Сказывай, Ярослав Всеволодич.
— «Дорогой сын мой, — начал диктовать великий князь, — как я и мнил ранее, прибежали ко мне послы новгородские по твою душу. Но я, для пользы твоей грядущей, дал в князья им Андрея. Княжичу лестно в наместниках побывать, ты, чай, тоже бывал в его лета. Как ни воротили
Великий князь перекрестился несколько раз, спросил Мишу:
— Написал?
— Написал, князь. Говори дале.
— «Тебя же, сын, остеречь хочу, — продолжал Ярослав. — Коли вздумается новгородцам помимо меня к тебе притечь, гони их со двора, аки псов поганых. Я с ними сам управлюсь. И отпущу тебя к ним не ранее, как собью с них спесь. А оно к тому идет, видит бог. Нет им хода ни к кому, окромя нас. Да будет над тобой вседержитель наш и мое отнее благословение. Аминь!»
Возвращение послов без князя взбудоражило и без того беспокойный город. В него уже набежало много людей из сел новгородских, разоренных ливонцами. Они ждали Александра как избавителя.
Грянул опять вечевой колокол. Разбушевались страсти на площади. Бояре на степень побоялись лезть. Был на ней лишь Степан Твердиславич с послами-неудачниками. Перед яростно вопящей и потрясающей кулаками толпой струхнули Миша со Сбыславом. Знали: толпе этой ничего не стоит их в прах стереть. И показывать страх свой вдвойне опасно, ибо, как считают новгородцы, боится виноватый. Потому-то и держится Миша — грудь колесом, рука на рукояти меча, но улыбаться не смеет. Не дай бог, народ улыбку за насмешку примет — тогда добра не жди.
С великим трудом посаднику удалось добиться тишины. Кивнул Мише: говори. Миша шагнул к самому краю степени, низко народу поклонился, перекрестился на крест Параскевы Пятницы.
— Господа новгородцы! — начал он зычно. — Великий князь не дал нам Невского, потому что Александра Ярославича в Новеграде некоторые бояре поносили словами нехорошими.
— Кто поносил?! — взревела толпа. — Который боярин, укажи-и-и!
Миша покосился на посадника: сказывать ли? Тот едва заметно качнул головой: говори, мол.
— А поносные слова говорил ему Прокл Гостята! — крикнул Миша.
— На поток Гостяту-у-у! — закричали в толпе.
— В Волхов его!
Миша увидел, как край толпы стал вдруг подаваться в сторону Славной улицы. И вот туда уже устремились, обгоняя друг друга, люди. Миша обернулся к посаднику:
— Степан Твердиславич, как же без суда?
— С вече спорить неча. Тут тебе и суд и правёж. Беги ко двору Гостяты с воинами. Прокла уже не спасти, следи, чтоб хоть на другие дворы не накинулись. Тогда беда.
У вечевой колокольни Мишу и Сбыслова поджидали отроки, сопровождавшие их во Владимир.
— Скачем ко двору Гостяты! — крикнул Миша, вспрыгнув в седло.
Они помчались по Славной улице, обгоняя людей, бегущих туда на поживу. Толпа ворвалась в распахнутый двор боярина Гостяты. Ворота были сорваны с петель и отброшены.
Недалеко от калитки рядом с конурой лежал огромный пес-цепняк, проткнутый сулицей. Окна в тереме боярина уже выбиты. Сам терем гудит от наполнившего его народа. Из окон летят во двор подушки, кожухи, корзины. Из житниц бегут мизинные люди, таща в чем попало зерно. Крик. Шум.
Миша с отроками въехали во двор, спешились сразу у ворот. Отвели коней в сторону с дороги. Миша крутил головой, искал глазами труп Гостяты. Видел лишь в углу двора испуганную семью его — жену, дочерей.
Тут из верхнего окна терема выглянул здоровый мужик, закричал на весь двор:
— Братья-я, нет его здесь нигде!
— Ищите лучше, — завопило несколько человек снизу, потрясая копьями и мечами. — В печи, в печи посмотрите!
— Кидай его сразу сюды-ы!
А во дворе беготня как на пожаре. Люди тащили все, что попадалось под руку. Из клетей вытаскивали визжавших поросят, кур. На крыльце, сломав сундук, несколько человек рвали из рук друг у друга портки и ширинки, кожухи и сорочки.
Миша со Сбыславом и отроками стояли тесной кучкой в стороне. Наблюдали, не вмешиваясь. Миша предупредил воинов:
— Ежели кто крикнет на другие дворы идти, бейте его на месте. Хватит с них Гостяты. Убивать на месте и зажигальников.
Заметив сбоку опустевшую конуру, Миша присел на нее. И тут же почувствовал, как кто-то тронул его за сапог. Наклонился, а там, в конуре, бледный как полотно Гостята. Пуча испуганные глаза, боярин шептал жарко:
— Миша, родненький, спаси-и… Озолочу…
Миша едва не расхохотался, увидя боярина в собачьей конуре. Но, вспомнив, что грозит Гостяте в случае его обнаружения, веселиться не стал. Толкнул одного из отроков.
— Отвяжи из торок мешок… пустой. Да живо.
Схватив мешок, Миша распял его перед лазом в конуру.
— Прокл, лезь сюда. Ну!
Гостята вползал из конуры в мешок, жалобно всхлипывая:
— Миш, ты ж гляди, не в Волхов меня. Не бери греха на душу.
— Лезь, дурень. Охота мне о тебя руки марать. Князь тебе судья.
Засунув боярина в мешок, Миша крепко завязал его. С помощью своих воинов кинул мешок на коня, сам вскочил в седло, крикнул Сбыславу:
— Оставайся. Следи тут. А я на Городище. Скоро ворочусь.
Так в потоке людей, грабивших боярина, Миша вывез самого хозяина — Прокла Гостяту — и поскакал на Городище.
Юный наместник Андрей Ярославич вместе со своим кормильцем Зосимой стояли на высоком крыльце, под навесом. Андрей, опершись на поручни, внимательно озирал княжеский двор, узнавая и не узнавая места своего раннего детства.