Александр Невский
Шрифт:
Услышав это, княжич вдруг выхватил меч, взмахнул им над головой и, крикнув торжествующе: «Р-руби поганых!», выскочил из сеней. Кормилец кинулся за ним.
— Гляди, Зосима, — крикнул ему вслед Ярослав Всеволодич, — как бы он на радостях кому крещеному голову не снес. С тебя спрошу.
Феодосья Игоревна, ласково полуобняв невестку, увела ее из сеней в свой терем.
Оставшись с сыном наедине, великий князь велел рассказывать все без утайки. Сам сел на столец и внимательно слушал, теребя седеющую бороду. Услышав об оскорблении,
— Ишь ты, стервец! Сам в петлю просится. А ты что ему на это?
— А что на брех собачий отвечать?
— Может, оно и так, — пожевал сухими губами Ярослав. — А токмо доведись мне, не стерпел бы. Плетью стервеца по харе-те.
— Плеть-то на седле, батюшка, — улыбнулся Александр.
— И что это за порода боярская, — продолжал возмущаться великий князь. — Чем победа на рати убедительней, тем она им пустяковей кажется. Вот положил бы ты всю дружину на Неве, вот тогда б ублажил их. А так для них, что это за рать: всего двадцать душ потерял. Одно слово — утробы ненасытные.
Выслушав сына до конца, Ярослав одобрил его действия:
— Верно сотворил, князь. Верно. Сейчас они там перегрызутся, перелаются. Попомни мое слово, прибегут за тобой.
— Одного боюсь я, отец, — вздохнул Александр, — кабы немцам город не отдали. Подлости им не занимать.
— Этого не будет, князь. Мизинные людишки этого сотворить не дадут. Взбунтуются, кровь им пустят.
— Пожалуй, так. Новгородцы — народ ершистый, их так просто не сглотишь.
До самого обеда беседовали князья, и уже в конце разговора Ярослав Всеволодич сказал:
— Ну а теперь, сын, езжай в Переяславль. Садись на древней отчине нашей. Стол невелик, зато сердцу дорог. Посиди там, отдохни от крамолы боярской.
Князь Александр уехал не сразу, целую неделю прогостил у родителей. Душой и мыслями отдыхал. Ездил на ловы. Брал с собой и княжича Андрея. С удовольствием учил брата стрельбе из лука, владению копьем-сулицей. Андрей привязался к старшему брату и, когда тот собрался отъезжать в Переяславль, выпросился у отца провожать Александра.
Верст десять скакал рядом и хотел еще, но Александр, придержав коня, сказал:
— Давай прощаться, брат.
Обнял княжича за плечи, и тот шепнул ему сокровенно:
— Возьмешь меня на рать, а?
— Ну что ж, коли еще доведется — возьму. А пока натаривайся, Андрей, с мечом ли, с сулицей. Не давай душе и телу покоя, ибо покойными лишь покойники быть должны.
Долго стоял княжич Андрей на дороге, глядя вслед дружине Александра. И уж исчезла она за лесом, а он все еще слушал в тиши морозного дня удаляющийся скрип снега под копытами и санями.
На второй день прибыл князь Александр Ярославич в родной Переяславль. Город не узнать было. Он почти весь сгорел при взятии татарами, уцелели только валы земляные да храм Спаса, где когда-то постригали маленького Александра. На месте дворца княжеского — куча обгорелых бревен да головешек. Ходил князь по родному пепелищу, следом за ним вызванный Федором Даниловичем из монастыря мастер Иванка.
— Наперво, Ярославич, расчистить место надо, — советовал Иванка.
— А стоит ли? — обернулся князь. — Давай-ка, Иванко, поставим хоромы вон там, у Клещина на берегу.
— Это на бугре том?
— Вот-вот. И далеко видно будет с него озеро.
— Как велишь, — пожал плечами мастер. — Но здесь-то хоть валы, крепость.
— Что проку в ней, если поганые ее одолели. И не такие, как наша, ими попраны были.
Сразу же началось строительство княжеских хором на бугре у озера. Помимо мастеров, собранных тиуном Якимом в помощь Иванке, много трудилась тут и младшая дружина князя. Возили из лесу готовые бревна на дворовые постройки. Для терема мастера просили лесу самого выдержанного. И Яким нашел такой в монастыре. Монахи завезли в прошлом году себе трапезную рубить, да что-то замешкались. Как ни упирался настоятель, а пришлось лес отдать-таки князю на строительство.
Работа шла споро. Сам Александр Ярославич почти каждый день появлялся на стройке. Ходил, посматривал озабоченно, но молчал. Мастера и без слов понимали — торопит князь, торопит их. Вот-вот княгиня рожать должна, а у князя своего дома нет.
Едва хоромы срубили, Иванка поставил туда дюжину конопатчиков, а сам взялся баню рубить. Здесь придется рожать княгине, и баня должна быть крепкой и теплой.
— Не вздыхай, Ярославич, — утешал Иванка. — Все в срок поспеет, и мы, и… — мастер вовремя язык прикусывает: можно сглазить княгиню, тяжело рожать будет или еще, упаси бог, какая напасть стрясется.
В свой новый терем князь вселился на рождество, а вскоре, в канун крещенья, в самые морозы, вздумала рожать Александра Брячиславна. С обеда баню топить начали. К вечеру, когда стемнело уж, увели женщины туда молодую княгиню. Привезли откуда-то бабку-повитуху.
Князь ходил по терему, от волненья хрустел пальцами. Везде горели свечи. Вначале слуги шмыгали по углам, за дверями, стараясь не попадаться князю на глаза. Потом все тише, тише, и умолкли все.
Князь прошел в другую светлицу, в третью. Никого. Спустился вниз по лестнице. Пусто. «Куда ж их всех унесло? — подумал встревоженно. — Уж не таят ли чего от меня?!»
Без шапки вышел во двор. Было тихо, лунно и морозно. Над баней поднимался дымок. Князь направился туда. Нерешительно потянул за ручку дверь предбанника, в лицо ударило теплым духом. И там за облаками пара, всклубившегося в дверях, увидел лицо повитухи. Она узнала князя, закричала весело:
— Князь! Сын у тебя!
Распахнул было шире дверь — спросить, как, что, но оттуда закричали в несколько голосов:
— Нельзя! Нельзя!
Захлопнул дверь. Стоял ошеломленный радостной вестью. «Сын! Мой сын! У меня сын!»