Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»
Шрифт:
Валерий Иванович Болдин, член ЦК КПСС. [ТАСС]
После завершения ХХVIII съезда КПСС Горбачев уехал отдыхать в Крым. И однажды в субботу позвонил из своей южной резиденции В. И. Болдину. Судя по всему, был сильно взволнован и даже расстроен.
— Валерий, ты не знаешь, где сейчас находится Яковлев?
— Откуда же мне знать, Михаил Сергеевич. Сегодня выходной, значит, где-то на даче.
— Нет-нет, — возразил ему Горбачев. — Я звонил, на даче его нет.
Следующий вопрос озадачил Болдина еще сильнее:
— Ну а хоть где Бакатин-то, ты знаешь?
Дальше предоставлю слово самому Болдину:
Я удивился этому вопросу еще больше, теряясь в догадках: что, собственно, от меня требуется?
Ну где могут быть люди в выходной день летом, рассуждал я, ну не на даче, так, наверное, в лесу. Наконец,
— Ты, как всегда, ничего не знаешь, — бросил он. — На месте нет и Моисеева, начальника Генерального штаба, — сказал Михаил Сергеевич трагическим голосом. — Мне доложили, что все они выехали в охотничье хозяйство. Если что-то узнаешь, позвони мне сразу. — И он положил трубку. […]
Минут через 40 раздался снова телефонный звонок. Михаил Сергеевич говорил, что дозвонился до машин, которые находились в лесу, где-то, кажется, в Рязанской области, но, кроме водителей, там никого нет. Все куда-то удалились и к телефону не подходят. Водители пошли их искать.
— Зачем они там собрались вместе? Для чего кучкуются? Что они задумали? — нервно спрашивал Горбачев.
Я осторожно высказал соображение, что они собирают грибы.
— Да ты что, там ведь с ними еще несколько генералов, видимо, что-то задумали.
Настроение у меня было испорчено. Понял, что он будет звонить часто и я надолго останусь привязанным к телефону. Но позвонил Горбачев только поздно вечером и уже спокойнее сказал, что он разговаривал с Моисеевым и тот объяснил, что приехал в охотничье хозяйство отдохнуть и случайно встретил там Яковлева с Бакатиным.
— Но до Александра я так и не дозвонился, говорят, где-то в лесу. Это неспроста. От него я подобного не ожидал, — заключил Горбачев. […]
Такие проверки Михаил Сергеевич устраивал часто, и чем сложнее у него становились отношения с Яковлевым, Бакатиным или Шеварднадзе, тем пристальнее он следил за их деятельностью и часто говорил:
— Александр все рвется в лидеры, чего ему не хватает? [327]
327
Болдин В. Крушение пьедестала. М.: Республика, 1995.
Но рвался ли Александр Николаевич «в лидеры»? Это вряд ли. Заслуженной благодарности от вождя ждал. Должности, которая соответствовала бы его опыту и профессионализму, хотел. А вот стать первым лицом, да еще в столь смутное время — нет, это было исключено. Яковлев прекрасно сознавал, что его предназначение — всегда быть у кого-то за спиной, неизменно оставаться на вторых ролях, это, кстати, его вполне устраивало.
На трибуне XXVII съезда КПСС. Слева направо: Е. К. Лигачев, М. С. Горбачев, А. А. Громыко. [Из открытых источников]
Когда на встречах — с рабочими, партийцами, деятелями культуры, журналистами — кто-то его спрашивал, не согласится ли Александр Николаевич, если будет такая возможность, занять пост генсека или председателя обновленной партии, он всегда отвечал одинаково: «Не соглашусь даже под угрозой расстрела».
И тут точно не лукавил.
Отношения между двумя вчерашними соратниками становились все хуже. И не только происки «шептунов» были тому виной.
Так часто бывает с пожилыми людьми, которых судьба свела в одной лодке. Сначала дружно гребут к заветной цели, потом кто-то начинает грести «не так» или «не туда», потом взаимные обиды множатся, и уже не поймешь, кто «первый начал», глухое недовольство перерастает в откровенную вражду, разошлись по разным углам, и кажется, что уже никакая сила примирить их не может.
Яковлева давно стало раздражать упоение Михаила Сергеевича собственными речами. Он считал этот момент его политической жизни «психологически переломным». И впоследствии, анализируя эту сложную коллизию, писал:
Прелюбопытнейший феномен — вначале Горбачев как бы перегнал время, сумел перешагнуть через самого себя, а затем уткнулся во вновь изобретенные догмы, а время убежало от него.
Чем больше возникало новых проблем, тем меньше оставалось у него сомнений. Чем сильнее становился градопад конкретных дел, тем заметнее вырастал страх перед их решением. Чем очевиднее рушились старые догмы и привычки, тем привлекательнее выступало желание создать свои, доморощенные фразеологические. […]
Пожалуй, Михаил Сергеевич «болел» той же болезнью, что и вся советская система, да и все мы, его приближенные. В своих рассуждениях он умел и любил сострадать народу, человечеству. Его искренне волновали глобальные проблемы, международные отношения с их ядерной начинкой. Но вот сострадать конкретным живым людям, особенно в острых политических ситуациях, нет, не мог, не умел. Защищать публично своих сторонников Горбачев избегал, руководствуясь при этом только ему известными соображениями. По крайней мере, я помню только одну защитную публичную речь — это когда он «проталкивал» Янаева в вице-президенты, которого с первого захода не избрали на эту должность. Это была его очередная кадровая ошибка [328] .
328
Яковлев А. Сумерки.
Это субъективное мнение одной стороны. Но были и объективные факты.
Так, Горбачев (явно под влиянием Крючкова) ограничил доступ Яковлева к секретной информации. Если раньше ему приносили до ста пятидесяти шифровок в сутки, то отныне — не более десяти-пятнадцати.
Как потом стало известно, по команде председателя КГБ все помещения, где работал и отдыхал Александр Николаевич, были нашпигованы скрытыми микрофонами. Дело темное, но некоторые серьезные эксперты-историки убеждены: без санкции Михаила Сергеевича такое было невозможно.
О том же мне говорил помощник Яковлева:
Александр Николаевич крепко обиделся на Горбачева, когда узнал, что генсек санкционировал прослушивание его телефона. Я ему возражал: обижаться не следует. Если вы первый номер, то кто для вас опаснее — враг или друг? С врагом-то ведь все ясно, зачем его слушать, а вот друг способен предать. Значит, что? Друга надо слушать! Горбачев прав! Однако Александр Николаевич всерьез обиделся, он был очень эмоциональным человеком, это его слабость.
— И что же, члена Политбюро слушали чужие уши? Кстати, с какого периода?
— Точно не скажу, но, по-моему, это началось сразу после XIX партконференции.
— Как эта обида проявлялась?
— Он говорил при мне о прослушке несколько раз и с явной досадой. Наступило резкое охлаждение отношений с Горбачевым, причем это носило взаимный характер. И Яковлев реже обращался к генсеку, и тот тоже стал «забывать» своего соратника [329] .
329
Косолапов Н. А., интервью автору.
Справедливости ради, надо сказать, что Крючков (сам или с санкции генсека) слушал и всех других лиц из окружения Горбачева. Возможно, и его самого.
Само решение генерального секретаря переключить Яковлева на международные дела тоже не способствовало сохранению теплой атмосферы в высшем руководстве. Во всяком случае, министру иностранных дел Э. А. Шеварднадзе это решение явно не понравилось. Он жаловался Павлу Палажченко: «Не понимаю, зачем ЦК занимается еще и международной политикой. Я — член Политбюро, и Яковлев член Политбюро. Не слишком ли много начальников на один сусек?» Палажченко по этому поводу говорил автору этой книги:
Правда, за Яковлевым еще и закрепили вопросы, связанные с международным коммунистическим движением (раньше ими занимался Б. Н. Пономарев), но из этого ничего путного в итоге не вышло. А Эдуарда Амвросиевича вся сложившаяся ситуация сильно раздражала.
Когда же в конце 1990 года начались известные события в Персидском заливе, то и Примаков стал проявлять бурную активность на этом поле. То есть получалось, что министра с одной стороны теснил Яковлев, с другой — Примаков. Шеварднадзе невольно стал считать все это проявлением недоверия к себе со стороны генсека [330] .
330
Палажченко П. Р., интервью автору.
Кончилось все это тем, что в декабре 1990 года, выступая на Четвертом съезде народных депутатов СССР, Эдуард Амвросиевич заявил, что покидает пост министра иностранных дел — в знак протеста против надвигающейся диктатуры. Для Горбачева это был удар под дых.
Интересно, что как раз тогда Михаил Сергеевич хотел сделать Шеварднадзе вице-президентом СССР. Заметьте: не Яковлева. Кажется, в тот момент он поставил на Яковлеве крест.
Еще запись из дневника Черняева:
23 декабря 1990 г.
Фантасмагория какая-то: Горбачев сидит в президиуме Съезда рядом с Ельциным. Улыбаются друг другу. Шушукаются. Слева сидит Лукьянов, который почти без зазрения совести играет против него. В докладе Лукьянова о поправках к Конституции предлагается повязать президента на каждом шагу парламентским контролем.
М. С. ни с кем из нас не разговаривает, не звонит ни помощникам, ни даже своим любимым Яковлеву и Примакову. А бумажки составляет и кадры подбирает ему в новые структуры Лукьянов.
Я написал ему позавчера вечером записку: Шеварднадзе не вернуть, надо думать о других. И предложил в таком порядке — Яковлев, Бессмертных, Примаков, Дзасохов. Каждому дал характеристику — с точки зрения внешнего и внутреннего резонанса на назначение кого-то из них и личную. О Яковлеве вписал: это был бы акт того самого Горбачева, который не отступает от перестройки, «несмотря и невзирая».
Вчера Примаков мне сказал, что он тоже предложил Горбачеву Яковлева, но М. С. возразил: во-первых, не пройдет, во-вторых, «он против меня интервью дает». Да, сильно нагадили Горбачеву на Яковлева Крючков, Лукьянов и т. п. [331]
331
Черняев А. Совместный исход.
Черняев это понимает — что в верхах явно ополчились против Александра Николаевича. Зато Михаил Сергеевич продолжает приближать к себе именно тех, кто спустя несколько месяцев предаст и его, и перестройку.
Янаева делает вице-президентом, к Лукьянову прислушивается по кадровым вопросам, почти ежедневно принимает Крючкова.
Председатель КГБ к тому времени уже пользовался полным доверием президента — это подтвердил эпизод, связанный со статьей О. Калугина, которую тот написал для «Огонька». Статья была посвящена состоянию дел в КГБ, содержала много критических замечаний. Узнав о ней, Крючков пошел к Горбачеву: «Это публиковать нельзя. Дискредитирует наши органы, подрывает национальную безопасность». Михаил Сергеевич, зная о тесных связях Александра Николаевича с главным редактором журнала В. Коротичем, позвонил Яковлеву и велел передать ему свое «табу».