Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки»
Шрифт:
Крючков уже тогда стал одним из участников начавшейся «крупной игры». Придет время, и он сделается участником ключевым.
Некоторые даже серьезные историки считают, что в марте 1985 года с кончиной К. У. Черненко вопрос о преемнике не стоял. Мол, в СССР давно и прочно было заведено так: первое лицо всегда сменяет человек, занимавший следующую ступень в партийной иерархии, или, иначе говоря, тот функционер, который вел заседания Секретариата ЦК. А раз так, то кресло генсека автоматически доставалось М. С. Горбачеву.
Это и так, и не так.
Скрытая борьба между членами Политбюро продолжалась постоянно. Все они внимательно следили друг за другом: кто какую награду получил, с какой речью выступил, какое место на трибуне Мавзолея занимает, с кем и против кого дружит… Если Горбачев снискал симпатии у западных лидеров, то это еще не означало, что он пользовался единодушной поддержкой у коллег по ПБ. Напротив, его чрезмерная активность явно раздражала ветеранов — таких, как глава московской партийной организации Гришин или главный ленинградский коммунист Романов.
Маятник мог качнуться в любую сторону. Все было очень неопределенно, очень зыбко.
Ясность существовала лишь с тем, что Константин Устинович Черненко долго не протянет.
А потому еще задолго до его ухода из жизни в недрах Центрального комитета развернулась подковерная борьба. И надо сказать, А. Н. Яковлев принял в ней самое непосредственное участие.
Член-корреспондент РАН Анатолий Громыко на конференции, посвященной 90-летию его отца А. А. Громыко. [ТАСС]
Опытный, переживший пятерых генсеков министр иностранных дел А. А. Громыко, узнав о том, что Александра Николаевича назначают на пост директора ИМЭМО, порекомендовал своему сыну Анатолию обязательно нанести ему визит. И пояснил: «Это толковый человек».
Присутствовавшая при разговоре супруга министра добавила: «Толя, это милейший человек, я подобных среди наших послов не встречала. Каждый раз, когда мы пролетали в Нью-Йорк через Канаду, он нас обязательно встречал в аэропорту и целовал мне ручку. Обязательно передай от меня привет Александру Николаевичу» [143] .
143
Громыко А. Андрей Громыко: Полет его стрелы: Воспоминания и размышления сына. М.: Научная книга, 2009.
Сразу обратим внимание на эти характеристики: «толковый человек», «милейший человек». Потому что пройдет совсем немного времени, и тот же Громыко совсем другими словами станет оценивать Яковлева.
Однако Анатолий не сразу, а только в феврале 1985 года сподобился посетить здание института на Профсоюзной улице, где директорствовал Яковлев. И ехал он к нему не просто с визитом вежливости, а со вполне конкретным предложением.
Директор института встретил его радушно. Предложил не только чашку кофе, но и рюмку коньяка. Впрочем, о том, что происходило в дальнейшем, пусть расскажет сам Громыко-младший:
Яковлев производил впечатление человека, прочно стоящего на земле, готового внимательно слушать собеседника. Это не был интеллигентный Иноземцев, это был прошедший огонь, воду и медные трубы бывший партийный аппаратчик, за время работы послом навсегда расставшийся с чванливостью и надменной манерой вести беседу с подчиненными. Он был небольшого роста и чем-то внешне напоминал, во всяком случае мне тогда так показалось, того батьку Махно, которого показывали нам в советском кино. Только батька воспевал анархию, а Яковлев долгие годы прославлял советскую власть и социализм. […]
— Александр Николаевич, я пришел как по академическим делам, так и обсудить один весьма щепетильный вопрос, от решения которого зависит очень многое в дальнейшем развитии нашего общества. Мы живем словно в дурном сне, чистого неба над головой нет, грустные события следуют одно за другим. Меня это пугает.
Яковлев напрягся, откинулся на спинку кресла, его круглое лицо, однако, сохраняло спокойствие. Я обратил внимание на его сидевшие глубоко в глазницах, как пулеметы в амбразурах, темные глаза, над ними нависали густые брови. «Почти как у Брежнева», — подумал я. Постреливая своим цепким взглядом, он смотрел на меня, ожидая, что я скажу дальше, а я ждал его реакции.
Я вспомнил, как в конце 70-х, в этом же рабочем кабинете, после Пленума ЦК КПСС, сказал Иноземцеву, что доклад Суслова в теоретическом плане находится на уровне политшколы. Николай Николаевич, человек вовсе не робкого десятка, стал вдруг молча показывать мне на телефоны, потолок и стены, всем своим видом демонстрируя недовольство моим легкомыслием.
Затянувшееся молчание нарушила секретарша, входившая в кабинет с угощением. Я понял, что Яковлев, как и Иноземцев, не будет откровенно беседовать в кабинете, напичканном средствами электронной связи. Как говорится, «береженого Бог бережет».
— Анатолий Андреевич, — заметил он, — судьба нашей страны волнует всех. Когда я служил во время войны в морской пехоте, у нас не было растерянности, все понимали — решается судьба страны. Я, знаете ли, привык к опасностям. А когда меня ранило, на излечении в тылу о многом передумал. Была тогда очень сильная вера в партию коммунистов. С тех пор много воды утекло.
Мы обсудили дела институтские, наметили области дальнейшего научного сотрудничества. Наша встреча шла к концу, похоже было, что откровенной беседы так и не получится.
— Не могли бы вы подбросить меня до центра, моя машина, к сожалению, занята, — сказал он.
— Не только до центра, но и по любому адресу, — ответил я.
Когда мы вышли на улицу, предложил Яковлеву пройтись, он охотно согласился. По запорошенной снегом дорожке мы ушли вправо от главного входа ИМЭМО, миновали стоянку автомобилей и подошли к соседнему дому-хрущевке. Я посмотрел на его адресную табличку, на ней было написано: «Профсоюзная, 25».
— Александр Николаевич, — сказал я, — не буду ходить вокруг да около. Скажу сразу — надо сделать все, чтобы закончилась полоса неурядиц на самом верху. Стране нужен сильный руководитель. Состояние Черненко плохое, надеяться на его выздоровление не приходится. Сейчас идет активная работа по приходу к власти нового человека.
— Подождите, подождите, — сказал Яковлев. — Вы на эту тему с Андрей Андреевичем разговаривали?
— Нет, — ответил я. — Считаете, надо?
Наступил момент, когда Яковлеву отмалчиваться было нельзя, и он быстро среагировал.
— Надо! Надо сделать все, чтобы страна вышла из маразма, в котором она очутилась. Необходимы активные действия. Не буду скрывать, я считаю Горбачева тем человеком, который лучше других понимает все трудности и наиболее подходит для работы на должности генерального секретаря. Вы, я вижу, тоже так считаете.
— Да, однозначно.
— Сейчас запутанная ситуация, — заметил Яковлев. — Нужна осторожность. Поговорите с отцом, он человек мудрый, спросите, нужна ли здесь моя помощь?
— Договоримся так, — сказал я, — я поговорю с отцом, а вы — с Горбачевым, и при следующей встрече обменяемся мнениями. Чем конкретнее они будут, тем лучше. Надо уяснить перспективу.
— Анатолий Андреевич, перспектива одна — кого на Политбюро Громыко выдвинет, тот и будет следующим генсеком. Какие у вашего отца планы?
Я принял решение ни в коем случае не связывать нашу беседу с «планами отца», так как в борьбе за власть были возможны неожиданные повороты.
— Александр Николаевич, я встречаюсь с вами без подсказок. Мое мнение — Горбачев хорошо знает проблемы страны, Громыко разбирается в международных делах. 28 лет работы министром, к тому же ему идет 76-й год, отец мог бы поработать на посту, не требующем такой мобильности.
— Об уходе Громыко не может быть и речи, его авторитет огромен. Он мог бы пойти на пост главы государства.
Когда Яковлев закончил высказывать свои соображения, я заметил:
— Давайте договоримся о следующем. О нашем разговоре я расскажу отцу. Не знаю, какой будет его реакция. Вы переговорите с Горбачевым. Затем снова встретимся.
Яковлев согласился.
Я подвез Яковлева до центра, когда мы расставались, вспомнил слова отца: «К Горбачеву не ходи». Почему он так сказал? В целях конспирации, или у него были другие причины? Только сам Андрей Громыко мог ответить на эти вопросы. Только он мог принять в полном смысле слова историческое решение. В этот же день вечером я приехал в Заречье.
После ужина мы с отцом вышли на улицу. За нами последовали тени охранников. И хотя на них никогда не было ни погон, ни кокард, я знал, что все они — офицеры КГБ из девятого управления, отвечавшие за безопасность.
— Что нового? — спросил отец. Прежде чем начать разговор, я подумал: «Стоит ли игра свеч?» В душу вдруг закралось сомнение. Неужели даже в преддверии кончины Черненко вопрос о его замене никем в официальном порядке не обсуждается? Я наконец решился:
— Отец, у меня была встреча с директором ИМЭМО Яковлевым. Мы оба пришли к мнению, что в стране сложилась критическая ситуация. Во всю силу встает вопрос, кто придет на смену Черненко. Яковлев высказался за Горбачева, я, отец, тоже… за Горбачева.
— У Яковлева с Горбачевым хорошие отношения?
— Да, хорошие.
— Ты уверен?
— Уверен.
— Основания?
— Вся Академия об этом говорит. Яковлев сам вызвался переговорить с Михаилом Сергеевичем.
— О чем?
— Он готов, если в этом есть необходимость, играть роль контакта между вами.
— Через тебя?
— Да. — И тут отец произнес короткий, но выразительный монолог:
— Толя, никому в жизни я никогда не завидовал, не участвовал ни в одной интриге, старался со всеми поддерживать ровные отношения. […]
— В нашем государстве столько работы, что совмещение двух постов превратилось просто в чванство. Считаю, что генсек должен руководить партией, Предсовмина — правительством, а Председатель Президиума Верховного Совета — Советами. Почему бы не дать знать, что этот пост тебя устраивает?
— Хорошо. Ты с Яковлевым переговори, выскажи это предложение от себя.
— Яковлев считает, что кого ты на Политбюро поддержишь, тот и будет генеральным.
— Я Горбачева не только поддержу, но и выдвину.
Мы пошли к даче. Быстро холодало. Пышные снежинки падали на мерзлую землю. Было тихо, и с окружной дороги доносился гул автомобилей. Вскоре я уехал домой с наказом вновь встретиться с Яковлевым [144] .
144
Там же.
Через несколько дней Анатолий Громыко вновь встретился с Яковлевым. Он поведал ему о своем разговоре с отцом и о том, что тот готов поддержать кандидатуру Горбачева.
Александр Николаевич тоже выложил на стол свои козыри:
— Я говорил на эту тему с Михаилом Сергеевичем. Он признателен Андрею Андреевичу за поддержку. Более того, он тоже считает, что лучшей кандидатуры на пост председателя Президиума Верховного Совета нет. Если ваш отец согласится, то Горбачев внесет предложение об избрании его на этот пост.
На этом они расстались, пообещав друг другу вновь увидеться, если возникнет необходимость.
Но развязка наступила молниеносно. 10 марта 1985 года Черненко скончался. […]
Уже на следующий день, 11 марта, собирается Политбюро. На повестке дня стоит один вопрос — избрание Генерального секретаря партии. Это заседание стало историческим, так как на нем было принято решение, открывавшее КПСС и Советскому Союзу дорогу в новый мир политической демократии и демократического социализма. К власти в лице Горбачева шло новое поколение руководителей.
Об этом заседании Политбюро ходило множество противоречивых версий. Заседание описывали то как острую схватку между Горбачевым и Гришиным, Горбачевым и Романовым, то как формальность, когда все наперед хотели обеими руками проголосовать за Горбачева. Не верю ни в первое, ни во второе. […]
Вернемся к фактам, во всяком случае к тем, которые известны мне. Горбачев занимал сильные позиции в Секретариате ЦК КПСС, но не в Политбюро. Здесь у него было противников более чем достаточно: Гришин и Романов сами претендовали на должность генсека, особенно последний. Отнюдь не горели желанием видеть Горбачева руководителем партии председатель Совмина Тихонов, Щербицкий и Кунаев. Выжидал Алиев. В этой обстановке неопределенности никто из них не хотел рисковать и высовываться первым.
Первые несколько дней я не мог застать отца ни на даче, ни на работе в кабинете, куда несколько раз звонил. Встретился с ним только через неделю. Первым делом спросил:
— Расскажи, как прошло заседание Политбюро? Ты выступил? Почему об этом заседании не пишут, а сообщают только о Пленуме?
— Я не просто выступил, а сразу же, как Горбачев его открыл, не раздумывая ни секунды, встал и сказал: «Предлагаю Генеральным секретарем ЦК КПСС избрать Михаила Сергеевича Горбачева». Затем очень кратко его охарактеризовал. Весь смысл моего выступления сводился к тому, что другой приемлемой кандидатуры у нас нет.
Меня первым поддержал Чебриков. Никакой полемики или дискуссии у нас не было. Политбюро единогласно проголосовало за Горбачева. Если бы я промедлил, могли возникнуть проблемы. В таких ситуациях тот, кто выдвигает кандидатуру первым, многим рискует, если она не проходит. А тот, кто отмалчивается и согласно кивает головой, не рискует ничем. Вот, собственно говоря, и все.
— Значит, поддержали все?
— Да, все, но были и бледные лица, и обмен украдкой недоуменными взглядами. Я все это видел, когда говорил. У меня большой опыт оценки настроений тех, с кем я проводил дипломатические встречи. Случалось и так, что по выражению лица собеседника я понимал, будет ли мой партнер упорствовать или пойдет на компромиссы [145] .
145
Там же.
Анатолий Черняев в своих дневниках подробно пересказывает речь Громыко на состоявшемся в тот же день пленуме ЦК. И изумляется, отчего именно он, министр иностранных дел, а не председатель правительства Тихонов, не старожилы ПБ Романов или Гришин, оказался инициатором выдвижения на пост генсека. Конечно, откуда ему было знать о тех закулисных играх, которые предшествовали этому дню и о роли А. Н. Яковлева.
Андрей Андреевич вышел на трибуну и стал говорить «без бумажки», что сразу удивило всех присутствующих. Когда он назвал фамилию Горбачева и предложил избрать его генеральным секретарем, зал взорвался овацией — «сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко). Овация шла волнами и долго не успокаивалась» [146] .
146
Черняев А. Совместный исход: Дневник двух эпох, 1972–1991 гг. М.: РОССПЭН, 2008.
Министр иностранных дел рассказал участникам пленума о том, как утром на заседании Политбюро все единогласно поддержали кандидатуру Михаила Сергеевича. А далее объяснил, чем вызвано такое единодушие:
У него огромный опыт партийной работы — на обкомовском уровне и здесь, в Центре. И он проявил себя блестяще. У него глубокий и острый ум, умение отделить главное от второстепенного. Ум аналитический. Каждый вопрос он раскладывает по полочкам, чтоб видеть все его составные части. Но не для того, чтобы они там лежали. Он умеет обобщать и делать выводы. Его отличает принципиальность. Он человек принципов и убеждений. Он умеет отстаивать свое мнение, даже если это кому-то может быть и неприятно. И выражает это мнение прямо, без обиняков. Но всегда во имя линии партии и для проведения этой линии. Это и есть партийный подход — все оценки с точки зрения партии.
Он прям с людьми, и, если ты настоящий коммунист, ты уходишь удовлетворенный от него, хотя, может быть, он и наговорил тебе чего-то не по душе. Он умеет находить общий язык с разными людьми — во имя дела. Скажу, продолжал Громыко, о своей области. Михаил Сергеевич, как только появился в Политбюро, сразу обратил на себя внимание умением видеть суть вопроса в том, что, казалось, совсем не его сфера, он с ней был незнаком (т. е. международной политикой). И оценки показали, что он не из тех, для которых существует только два цвета: белый и черный. Он показал, что умеет выбирать и промежуточные цвета ради достижения цели.
И еще одно. На Западе спят и видят отыскать в нашем руководстве трещины, столкнуть лбами членов руководства… Нашептывают, сплетничают, клевещут. Мы не дадим им удовольствия видеть что-либо подобное. Выбор Горбачева — свидетельство нерушимого единодушия в нашем руководстве.
Для него святое дело — оборона и бдительность. В нынешней обстановке это — святая святых.
И еще одно. Его эрудиция, почерпнутая из его образованности и из опыта работы, что тоже очень важно. Она очень пригодится ему на посту Генерального секретаря. Словом, мы имеем перед собой государственного человека, достойного занять этот пост в столь ответственный для страны момент. […]
Загадкой для меня (думаю, и для многих) осталось — почему Громыко? Он вроде как исподволь намечал программу деятельности нового Генсека. Но это — пшик. Главное, что таким образом он был представлен партии как инициатор выдвижения Горбачева. Что этим хотели сказать? Или — что от этого хотел получить Громыко, сделав так, чтобы именно он, а не премьер-министр, не кто-либо из «партийных» (и государственных) членов ПБ выступили в этой роли? Укрепить свое нынешнее положение? Сохранить монополию на внешнюю политику, которую заполучил при Черненко? Закинуть удочку насчет «повышения» — на должность премьера или председателя Президиума Верховного Совета? [147]
147
Там же.