Александра
Шрифт:
— Гони в шею всех этих старух. Не надо оголятся перед кем ни попадя, Лена. Ты с ума сошла?
— Но их же маман привела?
— Я скажу Евпраксии Гордеевне, что нах всех этих всезнаек. Ещё подцепишь от них заразу какую… Ты маску надеваешь, когда в своей богательне работаешь?
— Конечно.
— Как Маркус? Если не считать его халявного пьянства?
— Нормально. Правда закидоны иногда бывают. Я когда мази стала делать и пояснила для чего… Ну да, сказала, что якобы омолаживающие, он загорелся
— Лен, ты бы с омолаживающей фигнёй поосторожней. Надо чётко указывать, что это всего лишь увлажняющий крем.
— Сань, оцени, что скажу, короче, Маркус убеждён, что мы знаем секрет вечной молодости. Он не верит, что мне 19, вернее уже 20, а тебе 23.
— Почему ты так решила?
— Он сам до меня дое… Докопался до меня. Говорит, сознайся принцесса, что вы с сестрой знаете секрет вечной молодости! Я чуть со стула не упала. Спрашиваю, с какого бодуна ему такое привиделось? А он мне, что такие молодые девушки, — Ленка вновь хихикнула, — не могут знать больше умудренного годами человека, тем более мужчины.
— А ты не сказала ему, что умудрённый мужчина может идти в зад, со своим умудрёнством?
— Сказала, только по хлеще. Но фламандец не отставал. На колени встал, руки в молитвенном жесте сложил. Я, говорит, никому не скажу.
— А ты что? — У меня волосы стали шевелиться на голове, так как я увидела ехидную улыбку у подруги.
— А я сделала задумчивое лицо, глаза к потолку задрала, потом говорю, поклянись самой страшной клятвой.
— Какой клятвой?
— Что если кому расскажет, то его яйца с удом отсохнут и отвалятся. Что любое вино станет отдавать вкусом тлена и разложения.
— И?
— Прикинь, он поклялся. Я не могу с него. Короче я ему говорю, да, мы такие древние старухи, что прямо кошмар. Что нам две тысячи лет. Что мы дочери Клеопатры и этого, забодай его комар, как он… — Она пощелкала пальцами. — Во, вспомнила, Юлия Цезаря. Только ты старше, а я младше на три года. Он побледнел, думала в обморок грохнется. Сказала ему, что секрет вечной молодости нам матушка рассказала, египетская царица. — Она засмеялась. Я как стояла возле её кровати, так и села. Не знаю какой у меня вид был, только Ленка отодвинулась от меня. — Сань ты чего?
— Ты дура что ли? — Я чуть не заорала, успела во время понизить голос.
— А что такое?
— Ты хоть понимаешь, что наплела? — Я больше не говорила, а шипела, как разъярённая кошка.
— Ой да ладно, Сань. Подумаешь… Ты вон как по ушам ездишь, что я сама уже верю в то, что мы прЫнцессы Будур с тобой на пару. А я всего лишь Маркусу по ушам съездила. Просто по приколу было смотреть на его дурацкую физиономию… Сань, ты чего? — Она отодвинулась на постели ещё дальше. Я наоборот, шипя и тихо матерясь, придвинулась к ней.
— По приколу, говоришь? Ленка, ты курица безмозглая.
— Что ты на меня обзываешься?
— Я сегодня была в пыточной. А ты была там хоть раз?
— Нет.
— И молись, чтобы туда не попасть. То, что я плету, как ты говоришь, по ушам, я выстраиваю легенду. Понимаешь, легенду? Я слежу за своими словами и чётко их соизмеряю. А тут ты влезла, со своей Клеопатрой недоделанной.
— Почему она не доделанная? Наоборот секс-символ античности… Ладно, Саша, извини. Ты думаешь он поверил в эту ахинею?
— Да сейчас они во что угодно верят. А цена твоих слов может равняться дыбе в пыточной и топору палача на плахе. Или вообще аутодафе, то есть сожгут на фиг живьём, как ведьму и не поморщатся.
— А что делать?
— Придётся твоего Маркуса по-тихому удавить. Парням скажу, чтобы всё сделали без шума и пыли.
— Как это удавить? Сань ты чего? Маркус он нормальный. Конечно, со своими тараканами, но безобидный. Жалко его. В конце концов, если ляпнет что кому, можно его выставить клоуном и сумасшедшим.
— Лен, Маркус кто угодно, но только не клоун, понятно? Будем думать. А ты, прежде чем ещё какую херню ляпнуть, подумай хорошо. Я тебя в пыточную свожу. Это будет для твоего мозга очень полезно.
— Не пойду я туда.
— Пойдёшь. Это чтобы у тебя было, что вспомнить! — Я встала. Собралась идти к себе, но Ленка вцепилась в меня.
— Сань, побудь ещё. Если хочешь, можешь поругать меня.
— А что так?
— Так Васи нет. А мне одной как-то не по себе.
— Вани тоже нет.
— А где они?
— А я откуда знаю, где наши мужики шарятся? Может по бабам пошли.
— Как это по бабам?
— А так. Мужики же кобели по своей натуре. Ты своему Ваське даёшь лЯбовью с тобой заняться?
— Конечно. Он мужик молодой, здоровый. Ему надо. И мне тоже надо. Даже больше, чем до беременности. Грудь у меня такая стала чувствительная. Он только её в ладони свои берёт, как всё.
— Что всё?
— Чуть трусы мокрые не становятся. — Она ухмыльнулась. — Сань, а ты Ваньке даёшь?
— Даёшь. Ты права, нельзя молодого мужа долго динамить и передерживать. А то побежит на сторону нереститься. А нам этого не надо, да, Лен?!
— Не надо. Пусть лучше со мной нереститься. — Она засмеялась. В этот момент в горницу постучались. Дверь открылась, заглянул папан.
— Не спите, дочки?
— Нет, батюшка. Что-то случилось? — Спросила я свёкра. Он зашёл.
— Вы, дочки, мужей то сегодня не ждите. По делам они поехали, по государевым. А нам поговорить нужно. — Он сел за стол на лавку. Посмотрел на нас. Как-то тяжко вздохнул.